— Ты сумасшедший?
— Многие так считают.
Он вздохнул и закурил сигарету.
— Можешь ты объяснить толком?
— Толком нет. — Он взял бутылку и отхлебнул прямо из горлышка. — Пей лимонад. Понимаешь, я еще сам толком во всем не разобрался.
— С тобой невозможно разговаривать. Летишь ты или нет?
— Сегодня нет.
— А завтра?
— Видно будет. Тебе не терпится меня спровадить?
— Ты просто дурак!
— Покорно благодарю.
— На здоровье.
Она демонстративно уткнулась в журнал. Он продолжал курить, рассеянно поглядывая по сторонам. Прошла лотошница с тележкой, покосилась презрительно.
— Гражданочка! — крикнул он ей вдогонку. — Пара пирожков пропадает. Свеженькие. Может, примете со скидкой?
Стеганка ухом не повела.
— Чего ты пристал к человеку?
— Такой уж уродился. Ко всем пристаю. — Спазма перехватила ему горло, и конец фразы он произнес тихо, хриплым, прерывающимся голосом. — Видишь… и к тебе пристал…
Таким она видела его впервые.
— Послушай… — Она отложила журнал в сторону и взяла его за руку. — Я вовсе не хотела тебя обидеть.
— А!.. — Он зажмурился и встряхнул головой. — Вздор! Не обращай внимания. Уже прошло. Едем в «Алтай»?
— А самолет? — напомнила она.
— Черт с ним, с самолетом. Едем!
А потом был вечер, последний их вечер в Москве. Опять падал снег, медленно кружились пушистые белые хлопья, и все вокруг было белым-бело, и не верилось, что уже завтра, оба они будут далеко отсюда, под синим безоблачным небом и по-летнему горячим солнцем, под едва начинающими желтеть деревьями по-летнему тенистых улиц, среди по-летнему одетых людей.
Его самолет улетал в четыре утра. Она сказала, что поедет с ним в Домодедово или хотя бы проводит до аэровокзала, но он отговорил ее и заказал такси на два часа ночи.
В номере на столе их ждала записка. Она прочла ее вслух:
«Приходили днем. Все понятно. Провожаем сестру с мужем в Болгарию. Увидимся завтра. Если нет — до свидания в Ташкенте. В шкафу — хлеб и апельсины, в холодильнике у дежурной — пиво и ветчина. Аъзамджон».
— Скажи на милость, — улыбнулась она. — Даже завидно. И за что они тебя так любят?
Он пожал плечами.
— Наверное, за то же, за что и ты.
— Я?!
— А разве нет?
— Н-не знаю…
Что-то в ее голосе заставило его насторожиться. Взгляды их встретились, и вдруг он с пронзительной ясностью отчаяния понял, что этот вечер — последний, и больше он ее никогда не увидит. Он и сам не знал, откуда пришла эта уверенность, пришла и все тут.
— Ладно. — Он усмехнулся, помог снять пальто, повесил на плечики и убрал в шифоньер. — Пойду принесу ветчину.
— У тебя такой голос… — она помолчала, подыскивая нужное слово. — Ты словно прощаешься.