Прежний язык – это «ясный, чистый, честный, звучный, приятный (нежный) для слуха» и т. д., новый же должен напоминать «пилу или отравленную стрелу дикаря».
Одним из ярких мест статьи-манифеста стало частично эпатажное утверждение Кручёных о том, что в его довольно быстро ставшем широкоизвестном стихотворении «Дыр бул щыл…» «больше русского национального, чем во всей поэзии Пушкина». Вполне возможно, что если бы это сказал кто-нибудь другой и не так «вызывающе», то насмешки (длящиеся, кстати, и по сей день) сменил бы более вдумчивый подход. Ведь написал же современник Пушкина, поэт К. Батюшков в письме к Н. И. Гнедичу (конец 1811 г.): «И язык-то сам по себе грубоват –, грубенек, пахнет татарщиной. Что за ы? Что за щ, что за ш, шип, щий, при, тры? О варвары! А писатели? Но Бог с ними! Извини, что я сержусь на русский народ и его наречие. Я сию минуту читал Ариоста, дышал чистым воздухом Флоренции, наслаждался музыкальными звуками авзонийского языка…»>67
Впрочем, непонимание современниками целей и задач зауми имело место не только среди «традиционалистов». Против неё нередко выступали и новые поэты. Так, в одном из сборников московской группы «Мезонин поэзии» доказывалось, что, создавая заумь, кубо-футуристы творят «не сочетания слов, но сочетания звуков, потому что их неологизмы не слова, а только один элемент слова», они упраздняют слово, «превращая поэзию в ничто».>68 Но были и такие литераторы и учёные, кто защищал и поддерживал Кручёных. Среди них – лидер русских исследователей-формалистов, чью школу породил авангард, Виктор Борисович Шкловский (1893–1984). Он считал, что в противовес «безжизненному» языку «старой» литературы «необходимо создание нового, тугого (слово Кручёных), на видение, а не на узнавание, рассчитанного языка». Эта фраза – из его первой книги с символическим названием «Воскрешение слова» (СПб., 1914). В ней же он, «отец русского формализма», уже тогда, на заре поэтического авангарда, провидчески писал: «У поэтов-будетлян верный путь: они правильно оценили старые формы. Их поэтические приёмы – приёмы общего языкового мышления, только вводимые ими в поэзию. […] Осознание новых творческих приёмов, которые встречались и у поэтов прошлого, – например, у символистов, но только случайно, – уже большое дело, и оно сделано будетлянами».
Сами будетляне также сознавали важность своих открытий, причём собственную деятельность рассматривали как продолжение традиции, начатой первым «Садком Судей». Этим было вызвано и название вышедшего в феврале 1913 г. их нового сборника – «Садок Судей 2». Он открывался манифестом, провозглашавшим общую теоретическую платформу группы, во многом ориентированную на переосмысление в поэтической практике достижений новой живописи. Н. Бурлюк подчёркивал в связи с этим, что многие положения манифеста «меняют взгляд не только на цели искусства, но и на понятие времени».