«Сегодня иные туземцы и итальянский посёлок на Неве из личных соображений припадают к ногам Маринетти, предавая первый шаг русского искусства по пути свободы и чести и склоняют благородную выю Азии под ярмо Европы.
Люди, не желающие хомута на шее, будут, как и в позорные дни Верхарна и Макса Линдера, спокойными созерцателями их тёмного подвига.
Люди воли остались в стороне. Они помнят закон гостеприимства, но лук их натянут, а чело гневается.
Чужеземец, помни страну, куда ты пришёл.
Кружева холопства на баранах гостеприимства».
Как пишет Н. Харджиев, «эту листовку Хлебников раздавал публике на первом вечере Маринетти в Петербурге. Здесь у Хлебникова произошла ссора с художником Н. Кульбиным, организовавшим лекцию Маринетти. […] Тогда же у него произошёл конфликт с Н. Бурлюком». Второго февраля Хлебников отправил последнему гневное письмо, заканчивавшееся словами: «С членами „Гилеи“ я отныне не имею ничего общего». Этот конфликт встревожил его соратников, и уже 5 февраля в газете «Новь» появилась подписанная всеми будетлянами декларация, в которой они утверждали, что «с итальянским футуризмом ничего общего, кроме клички, не имеют»: «В живописи Италия является страной, где плачевность положения – вне меры и сравнения с высоким напряжённым пульсом русской художественной жизни последнего пятилетия. А в поэзии наши пути, пути молодой русской литературы, продиктованы исторически обособленным строем русского языка, развивающегося вне какой-либо зависимости от галльских русл. О подражательности нашей итальянцам не может быть и речи.»
И хотя через несколько дней Кручёных, Н. Бурлюк и М. Матюшин печатно отказались от участия в составлении этой декларации (написанной Д. Бурлюком и В. Каменским), заявленное в ней полностью отражало существо возникновения и развития русского авангарда. Это понял и сам Маринетти, который, вернувшись в Италию, объявил русских будетлян «лже-футуристами, искажающими истинный смысл великой религии обновления мира при помощи футуризма».>74
Приезд Маринетти обозначил кризис, назревавший в русском поэтическом авангарде. Концом его первой фазы принято считать период до начала первой мировой войны, однако конец «Гилеи» и счастливого пребывания в ней Кручёных наступил значительно раньше – в самом начале 1914 г., а к середине 1915 г. она перестала существовать окончательно. Последним сборником «Гилеи» стал выход второго, дополненного издания «Дохлой луны».
Война оказала сильнейшее воздействие на дальнейшую судьбу новой поэзии. И здесь выяснилось, что Кручёных остался верен раз и навсегда выбранному пути – зауми. Другое дело Маяковский, изрядно к тому времени уже тяготившийся авангардом, его «весомое, грубое, зримое слово […] не могло быть подчинено принципам абстрактно-кубистических построений» (Н. Харджиев). Он растворил элементы авангардной поэтики в своей новой, политической лирике, где она приобрела другие функции. Остальные будетляне (за исключением, разумеется, Хлебникова) разместились на шкале где-то между этими двумя полюсами – абстракционистом Кручёных и трибуном Маяковским. Их безуспешные попытки продолжить «Гилею», её старые традиции не увенчались успехом.