— Диктуй, — деловито распорядился генерал.
— Что диктовать?
— Ну, как «что»? Имя, фамилию…
Клим непочтительно хмыкнул в трубку.
— Если бы я знал его имя и фамилию, то не стал бы прибегать к услугам нашего департамента, — заявил он. — У меня есть фотография, которую я постараюсь передать вам как можно скорее. И еще я знаю, что парень служил в Афганистане под началом Твердохлебова в звании сержанта. Могу предположить, что в последние годы он жил в Москве или где-то поблизости, но это, увы, не факт.
Федор Филиппович недовольно крякнул.
— Вот не было печали… На что тебе сдался какой-то сержант?
Клим пожал плечами, как будто генерал мог его видеть.
— Это, наверное, не телефонный разговор, — произнес он. — Да и сказать мне пока особенно нечего. Вот когда вы предоставите мне хотя бы краткую официальную версию его биографии, у меня, может быть, возникнут какие-то определенные мысли. А пока все это так, догадки и предчувствия — музыка сфер, шепот эфира…
— Эфира, говоришь? — переспросил Потапчук. — Хорошо хоть, что не клея «Момент»…
Клим не сразу сообразил, на что тот намекает, а когда сообразил, фыркнул — впрочем, без особого веселья.
— Шутки у вас, товарищ генерал… — сказал он. — Кстати, а как себя чувствует наша уважаемая Елизавета Филипповна?
— Прихворнула, — сухо сообщил Потапчук. — Жалуется на головную боль, кашель и першение в горле.
— Ай-ай-ай, — огорчился Неверов. — Как же это ее угораздило? Вы ей обязательно передайте, чтобы пила побольше теплого и ни в коем случае не выходила из дома.
— Без тебя разберутся, умник, — проворчал Федор Филиппович. — Только имей в виду, что, если она будет слишком долго болеть, ей подберут замену, хотя бы и временную. Поэтому ворон считать тебе некогда.
— А мне всю жизнь их некогда считать, — пожаловался Клим. — Так и летают несчитанные…
— Обратись в профсоюз, — ядовито посоветовал Потапчук и прервал соединение.
— Знаем мы ваши профсоюзы, — проворчал Клим, спрятал телефон в карман куртки и, подойдя к стене, снял с нее украшенную траурной ленточкой фотографию сержанта.