Ведь Фокин давно знает Ивана Васильевича Иванова. Он не раз слушал его речи. И, хотя выступал тот всегда ясно и убедительно, Фокин со смешком думал: «Это всякий может…» Но откуда все-таки у такого маленького, невзрачного на вид человека столько мужества, железной выдержки, хладнокровия и терпения?
А Попов!.. По нему, конечно, сразу видно, что он человек сильный и здоровый! «Здесь только кожа, кость цела!» Ведь именно так он сказал о своей страшной ране. Да, такой человек, пока у него целы кости, будет считать себя готовым к борьбе!.. А что же это он, Фокин, хуже других, что ли? И курить ему хочется больше, чем другим, и боль у него острее, чем у других… Не такой он разве, как все, советский человек?
Фокин мучился, досадуя на свою слабость, но ему очень не хотелось, чтобы об этом догадались другие.
Калмыкову распахнули полы шинели, расстегнули гимнастерку, обнажили покрытую буйной растительностью, могучую грудь. Но Калмыков ничего этого не знал. Это было еще страшнее. Лучше бы он кричал, бился, ругался, чем так вот лежал, ничего не чувствуя, ни на что не реагируя. Скрывая собственное чувство страха и стараясь хоть чем-то помочь Калмыкову, друзья топтались возле него, только мешая друг другу. Вдруг Калмыков с огромным усилием, медленно приподнял свою могучую руку, и его широченная, с толстыми, узловатыми пальцами ладонь упала на грудь. Глаза были закрыты, он тяжело и глубоко дышал, высоко вздымалась грудь. Порой его дыхание становилось ровнее, и он начинал быстро-быстро, но беззвучно шевелить губами. Никто не понимал, что с ним. Ни ссадин на теле, ни ран видно не было. Лицо и руки сильно отекли.
— Не мучайте его, — взволнованно прошептал Иванов. — Расстегните ремень на брюках, чтобы не давил, и до утра…
Ремень распустили и тихо, на цыпочках, отошли от него.
— А я ведь, кажется, тоже человек! Такой же советский человек, как все, — неожиданно громко провозгласил Фокин. — Или я все время так и буду лежать без помощи? — перешел он на жалобный, обиженный тон.
— Так вы же сами… — попыталась Даша что-то растолковать ему, но Иванов замахал на нее рукой:
— Срочно окажите помощь товарищу капитану!
— Мы же к вам и идем, товарищ Фокин! — нашелся Тогойкин.
Девушки принялись раздевать Фокина. Он морщился, жмурился, кусал губы, тяжко стонал.
На левой лопатке они увидели продолговатую опухоль. Судя по всему, там была трещина. Других ран не обнаружили. Фокин был этим обстоятельством смущен и обескуражен, даже обижен.
Всепонимающий и всевидящий Иванов, видимо, тотчас догадался о его состоянии и, хотя ранение Фокина никто не счел пустячным, все-таки тихо сказал: