С утра я забежал к отцу. Он сидел на кухне, по-барски развалившись в кресле. Завтракал.
— В этом халате ты на Мусоргского похож, — сказал я.
Анюта, его гражданская жена, нарезая колбасу, засмеялась. Ей было тридцать пять, отцу — пятьдесят девять. Он ушел от матери семь лет назад и скрывал, что живет не один. Просто, мол, ученый, профессор. С годами стал со странностями, много работает. Мать верила.
— Ну, что? — спросил отец, ласково поглядывая на Анюту, которая разливала чай. — Как дела, сын?
— Хорошо.
— Марина не болеет?
— Нет.
Анюта поставила перед отцом большую тарелку с глазуньей. Предложила и мне. Я отказался. Она подвинула варенье, быстро глянув из-под челки карим маслянистым глазом.
— Наследников-то не ждете? — отец вытер с губы густой желток.
— Пока нет.
— Смотрите, — отец игриво глянул на Анюту, которая суетилась у раковины. — Обскачем вас.
Я натянуто улыбнулся. В кармане зазвонил мобильный. Мать. Я вышел в коридор.
— Сереженька, ты не знаешь — с папой всё хорошо? ...Я вчера смс ему отправила, с 23 февраля поздравление, ты же знаешь, для него это святое... а он не ответил. А звонить боюсь — он сердится, когда не вовремя...
Когда я вернулся на кухню, Анюта сидела на коленке у отца. Полы его халата распахнулись, виднелись тонкие, мохнатые ноги.
— Мать звонила. Ты на смс не ответил.
— Нют, где телефон-то мой? Принеси. И очки.
Анюта сбегала в комнату. Нацепив очки, отец важно потыкал в телефон.
— А... вот... здоровья, долгих лет... — он поднял глаза. — Что ответить-то? Напишу: «Спасибо. И тебя. И тебе».
Он стал подслеповато тыкать в кнопки.
— Пап, ты что? Женщин 23-го февраля не поздравляют.
— А что написать-то? — отец с тоской посмотрел на остывающий чай.
— Ну, напиши «Спасибо». Нет, как-то сухо. Напиши — «Спасибо, рад что ты помнишь меня».
Отец поморщился:
— Анютк, набери-ка, не вижу ни хрена, — отец отдал ей телефон. Задумался.
— Спасибо за поздравления. Точка. Приятно, что помнишь. Точка.
— Погоди, дай старое сотру, — Анюта торопливо жала на кнопки. Отец пододвинул к себе большую чашку. Шумно, с наслаждением отпил.
* * *
На следующий день я обедал у матери.
Она сидела напротив. Прямая как всегда, с волосами, затянутыми в аккуратный пучок. Я смотрел в её гладкое, желтоватое лицо, в бледно-голубые глаза и удивлялся, как выцветает с годами человек.
Она спрашивала про работу, про жену, слушала невнимательно, всё подкладывая то салат, то курицу. Наконец, ответив на все вопросы, я замолчал.
— Все-таки, наш отец — удивительный, — сказала мать. — Представляешь, сутки не отвечал. Думал, что написать. И, чудак-человек, такой ответ, Сережа, прислал... «Приятно, что помнишь»... и через много-много пробелов «тебя».