Странная выдалась ночь. Голоса мало-помалу стихли. Плач старушек умолк, только изредка, проснувшись, они снова рыдали, а затем снова кутались в сон, как в черную душную шерсть. Свечи одна за другой погасли. Хелен спала у меня на плече. Во сне она обняла меня, а просыпаясь, нашептывала мне то слова ребенка, то слова возлюбленной, – слова, каких днем не говорят, а в обычной жизни даже ночью говорят редко; то были слова беды и прощания, слова тела, которое не хочет разлуки, слова кожи, крови и жалобы, древнейшей жалобы на свете: что нельзя остаться вместе, что один всегда должен уйти первым и что смерть каждую секунду теребит нашу руку, чтобы мы не останавливались, а мы-то устали и хотя бы на часок мечтали предаться иллюзии вечности. Потом она потихоньку соскользнула мне на колени. Я держал в ладонях ее голову и при свете последней свечи смотрел, как она дышит. Слышал, как мужчины вставали и шли за угольные кучи осторожно помочиться. Слабый огонек трепетал, и огромные тени метались вокруг, словно мы находились в призрачных джунглях и Хелен была беглым леопардом, которого колдуны искали с помощью своих заклинаний. Но вот и последний огонек погас, осталась лишь душная, храпящая тьма. Руками я чувствовал дыхание Хелен. Один раз она проснулась с коротким резким вскриком. «Я здесь, – прошептал я. – Не бойся. Все по-старому».
Она снова легла, поцеловала мои руки, пробормотала: «Да, ты здесь. Ты должен всегда быть рядом».
«Я всегда буду рядом, – прошептал я в ответ. – И даже если нас ненадолго разлучат, я непременно тебя найду».
«Ты придешь?» – пробормотала она, уже сквозь сон.
«Всегда буду приходить. Всегда! Где бы ты ни была, я тебя найду. Как нашел последний раз».
«Хорошо», – вздохнула она, повернув лицо так, что оно лежало в моих ладонях будто в чаше. Я сидел без сна. Время от времени чувствовал ее губы на своих пальцах, а однажды мне показалось, я ощутил слезы, но ничего не сказал. Я очень любил ее и думал, что никогда, даже обладая ею, не любил ее больше, чем в эту грязную ночь с ее храпом и странным шипящим звуком, какой производит на угле моча. Я сидел очень тихо, и мое «я» было стерто любовью. Потом настало утро, бледное, раннее, серое, эта серость поглощает все краски, делает зримым скелет под кожей, и мне вдруг почудилось, что Хелен умирает и я должен разбудить ее и удержать. Она проснулась, открыла один глаз и спросила: «Как думаешь, мы сможем организовать горячий кофе и круассаны?»
«Попробую подкупить кого-нибудь из охраны», – сказал я, совершенно счастливый.