– Что хочу, то и говорю! – возмущенно заорал яйцеголовый. – Я иду на фронт и говорю, что хочу! А вы остаетесь! Сидите тут, жрете да дрыхнете, а мы должны ехать на фронт, я, отец семейства, а этот жирный сачок дует шнапс, чтоб его окаянная нога не заживала!
– А ты бы не стал, если б мог? – спросил Ройтер.
– Я? Нет! Я никогда не сачковал!
– Ну тогда все в ажуре. И чего ты орешь?
– Что-о? – ошарашенно переспросил яйцеголовый.
– Ты гордишься, что никогда не сачковал. Вот и гордись себе дальше и не ори.
– Что? Ишь как все вывернул! Больше-то ничего не умеешь, любитель легкой житухи, а? Только чужие слова переиначивать. Погоди, они и до тебя доберутся! Прижмут, пусть даже мне самому придется на тебя донести!
– Не греши, – сказал один из картежников, тоже пригодных к службе. – Пошли, пора вниз, на построение!
– Я не грешу! Это они грешат! Позор – я, отец семейства, должен идти на фронт вместо этого пьянчуги и обжоры! Я только хочу справедливости…
– Эх, справедливость! Где она в армии-то? Пошли, пора! Ни на кого он не донесет. Болтает только. Прощайте, мужики! Счастливо! Держите позицию!
Картежники силком вывели рассвирепевшего яйцеголового. В дверях он, бледный, в поту, опять оглянулся, хотел что-то крикнуть, но его выставили за порог.
– Вот дурень, – сказал Фельдман. – Комедию разыгрывает, как актер! Вы попомните еще его болтовню, оттого что я просплю свой отпуск?
– Он был в проигрыше, – вдруг сказал Руммель. До сих пор он безучастно сидел у стола. – В большом проигрыше! Двадцать три марки! Это не мелочь! Надо было мне вернуть их ему.
– Так и верни. Эшелон еще здесь.
– Что?
– Стоит на улице. Спустись и отдай ему, раз совесть заела.
Руммель встал и вышел вон.
– Еще один псих! – сказал Фельдман. – На кой черт яйцеголовому башли на фронте?
– Может их сызнова проиграть.
Гребер подошел к окну, глянул наружу. Там собирался эшелон.
– Дети и старичье, – сказал Ройтер. – После Сталинграда гребут всех.
– Да.
Эшелон мало-помалу формировался.
– Что это с Руммелем? – вдруг изумленно спросил Фельдман. – Заговорил.
– Начал, пока ты дрых.
Фельдман в рубахе подошел к окну.
– Вон наш яйцеголовый стоит. Теперь сам выяснит, одно ли и то же – спать здесь и видеть фронт во сне или быть на фронте и видеть во сне родной дом.
– Скоро мы все это выясним, – обронил Ройтер. – Военврач хочет и меня в следующий раз выписать как годного к службе. Он мужик храбрый и разъяснил мне, что настоящему немцу ноги для драпа без надобности. Воевать можно и сидя.
С улицы донеслись команды. Эшелон двинулся в путь. Гребер видел его словно в уменьшающий бинокль. Солдаты, похожие на живых кукол с игрушечными винтовками, мало-помалу отдалялись.