Другого объяснения Греберу не потребовалось, пулемет простреливал весь двор.
– Часовые! – со злостью воскликнул он. – На кой черт? В следующий раз будете охранять только собственное дерьмо. Разве тут преступники? Чем эти окаянные шинели заслужили такую охрану?
– Еще как заслужили! – презрительно бросил дружинник. – Мы тут не только шинели шьем. И работают у нас не только бабы. В цеху боеприпасов вкалывают несколько сотен заключенных из концлагеря. Понял теперь, телок фронтовой?
– Понял. Где у вас тут бомбоубежища?
– Мне до них нет дела! Я наверху остаюсь. А вот что́ будет с моей женой в городе?
– Подвалы-то надежные?
– Само собой. Фабрике без людей не обойтись. А теперь катись отсюда! На улице никого быть не должно! Эти вон уже забеспокоились. Саботажа боятся!
Тяжелые разрывы доносились уже не так часто. Зенитки по-прежнему трещали как сумасшедшие. Гребер сбоку перебежал через площадь. Не к убежищу, нет, нырнул в свежую воронку в конце площади. И едва не задохнулся от вони. Подполз повыше, к краю, и, лежа там, стал смотреть на фабрику. Здесь война совсем другая, думал он. На фронте каждый только о себе хлопочет, и если кто-нибудь служит в одной роте с родным братом, это уже много, а здесь у каждого семья, и стреляют не только в него, стреляют в каждого и за каждого. Это война вдвойне, втройне, война десятикратно. Он вспомнил погибшую пятилетнюю девочку, потом других, несчетных, которых видел, думал о своих родителях и об Элизабет и корчился от ненависти к тем, кто все это творил, от ненависти, которая не останавливалась на границах его страны и не имела ничего общего с обдуманностью и справедливостью.
Пошел дождь. Капли серебряным роем слез падали в зловонном, изнасилованном воздухе. Разлетались брызгами, оставляя на земле темные пятна. Потом налетели новые эскадрильи бомбардировщиков.
Казалось, кто-то разрывает ему грудь. Тяжелый гул обернулся металлическим лязгом, затем часть фабрики поднялась в воздух, черная от раскаленного светового веера, и рассыпалась, словно внизу, в земле, забавлялся великан, подбрасывая вверх игрушки.
Гребер неотрывно смотрел на окно, которое брызнуло бело-желто-зеленым. И бегом бросился обратно к воротам фабрики.
– Ну что тебе опять надо? – закричал дружинник. – Не видишь, что у нас долбануло?
– Да! Где именно? В шинельном?
– Да нет, не там! Шинельный цех дальше.
– Точно? Моя жена…
– Да пошел ты со своей женой! Они все в подвале. А у нас тут куча раненых и убитых! Отцепись от меня!
– Как это раненые и убитые, если все в подвале?
– Да это другие, парень! Лагерники. Они не в убежище, ясно ведь! Или, по-твоему, для них специальные убежища строят?