Гребер не ответил. Словно черный метеор, перед ним вдруг тоже взорвалось осознание, что им предстоит разлука. Знал, конечно, все время знал, но так, как знаешь многое – по-настоящему не отдавая себе в этом отчета и до конца не чувствуя. Ведь в промежутке происходила масса всяких событий. Теперь же это осознание стояло в абсолютном одиночестве, огромное, полное холодного ужаса, и распространяло блеклый, пронзительный, обнажающий свет, будто рентгеновские лучи, проникающие сквозь прелесть и волшебство жизни и открывающие лишь голый остаток и необходимость.
Они смотрели друг на друга. Оба чувствовали одно и то же. Стояли на пустой площади, смотрели друг на друга, и каждый чувствовал, как страдает другой. Обоим казалось, их шатает бурей, но оба не шевелились. Отчаяние, от которого они без устали бежали, наконец словно бы настигло их, и они видели друг друга такими, какими станут на самом деле, – Гребер видел Элизабет, одинокую, на фабрике, в бомбоубежище или в какой-то комнате, ожидающую, без особой надежды… а она видела его, как он возвращается в опасность, воевать за то, во что уже не верит. Отчаяние сотрясало их, и одновременно на обоих ливнем обрушилась губительная нежность, которой они не могли уступить, так как чувствовали, что она разорвет их, если они дадут ей волю. Они были беспомощны. Не могли ничего поделать. И поневоле ждали, когда все это отхлынет.
Казалось, прошла вечность, прежде чем Гребер смог заговорить. Он видел, что слезы в глазах Элизабет погасли. Она не пошевелилась, они как бы утекли внутрь.
– Значит, еще несколько дней в нашем полном распоряжении, – сказал он.
Она с трудом улыбнулась:
– Да. С завтрашнего вечера.
– Отлично. И если считать, что у тебя свободны только вечера, получится, будто у нас еще несколько недель впереди.
– Да.
Они пошли дальше. В пустых оконных проемах разрушенного дома, словно забытые шторы, висели остатки вечерней зари.
– Куда мы идем? – спросила Элизабет. – И где будем ночевать?
– Ночевать будем в церкви, в крестовых галереях. Или в саду, если будет в меру тепло. А сейчас идем есть чечевичный суп.
Ресторан «Витте» возник среди руин. На миг Греберу показалось странным, что он по-прежнему здесь. Нереальный, как фата-моргана. Они вошли в калитку.
– Что скажешь? – спросил он.
– Лоскуток мирного времени, который война проглядела.
– Верно. И пусть сегодня вечером так и останется.
Клумбы сильно пахли землей. Кто-то успел их полить. Охотничья собака сновала вокруг дома. Облизывала морду, должно быть, поела.
Госпожа Витте вышла навстречу. В белом фартуке.