– Мне бы хотелось вывезти тебя из города, куда-нибудь в деревню.
– Какая разница, где я буду без тебя.
– Большая. Деревни не бомбят.
– Когда-нибудь бомбежки наверняка прекратятся. От города и так почти ничего не осталось. Я не могу уехать, пока работаю на фабрике. И рада, что у меня есть эта волшебная комната. И госпожа Витте. – Она дышала уже спокойнее. – Сейчас я с собой справлюсь. Не считай меня слишком истеричной. Я счастлива. Только вот счастье у меня шаткое. Не тупое, однообразное довольство.
– Тупое довольство, – сказал Гребер. – Кому оно нужно?
– Не знаю, но я бы, пожалуй, могла его выдержать, и долго.
– Я тоже. Просто не хочу признавать, потому что нам это пока не дано.
– Десять лет надежного, доброго, однообразного, буржуазного довольства… по-моему, даже будь такой вся жизнь, было бы не слишком!
Гребер рассмеялся.
– Это оттого, что у нас жизнь чертовски интересная. Наши предки думали иначе, они жаждали приключений и ненавидели свое тупое довольство.
– А мы нет. Мы опять стали простыми людьми с простыми желаниями. – Элизабет посмотрела на него. – Хочешь спать? Спать целую ночь, без перерыва? Кто знает, когда опять будет такая возможность, ведь завтра вечером ты уедешь!
– Я вполне могу выспаться в дороге. Ехать-то несколько дней.
– А кровать у тебя где-нибудь найдется?
– Нет. С завтрашнего дня я могу рассчитывать разве что на нары или на соломенный тюфяк, да и то не всегда. К этому быстро привыкаешь. Не беда. Наступает лето. Вот зимой в России ужасно.
– Вдруг тебе придется еще раз там зимовать.
– Если и дальше будем так отступать, то зимой окажемся в Польше, а глядишь, и в Германии. Там уже не так холодно. Тамошний холод нам знаком.
Сейчас она спросит, когда я опять приеду в отпуск, думал он. Скорей бы уж все это осталось позади.
Она должна спросить, а я должен ответить, и мне бы хотелось, чтобы это миновало. Я уже отчасти не здесь, но то, что здесь, очень уязвимо, у меня как бы нет кожи, и все-таки по-настоящему меня не ранишь. Просто оно незащищеннее открытой раны.
Он посмотрел на лозы, что покачивались в окне, на летучее серое серебро в зеркале, и ему почудилось, будто вплотную за стеклом стоит тайна, которая уже в следующий миг непременно откроется.
И тут завыли сирены.
– Давай останемся здесь, – сказала Элизабет. – Не хочу одеваться и бежать в убежище.
– Ладно.
Гребер подошел к окну. Отодвинул стол, выглянул наружу. Светлая и недвижная ночь. Сад сиял в лунном свете. Нереальная ночь для мечтаний и хорошая ночь для воздушных налетов. Он видел, как из дверей вышла госпожа Витте. Очень бледная. Он открыл окно.