– Вот это я нашел в России. Пусть останется у тебя.
– Нет, Эрнст. Подари кому-нибудь еще. Или возьми опять с собой. Это… слишком окончательно. Забери ее.
Он посмотрел на икону.
– Я нашел ее в разрушенном доме. Возможно, она не приносит счастья. Я никогда об этом не задумывался.
Он опять сунул икону в ранец. Это был святой Николай на золотом фоне, с сонмом ангелов.
– Если хочешь, я отнесу ее в церковь, – сказала Элизабет. – Туда, где мы ночевали. К святой Екатерине.
Туда, где мы ночевали, подумал он. Еще вчера это было близко, сегодня – уже бесконечно далеко.
– Они не возьмут. Другая религия. Служители Бога любви не особенно терпимы.
Он подумал, что мог бы положить этот образ вместе с прахом Крузе в могилу каноника Блюмера. Но, пожалуй, совершил бы только излишнее святотатство.
Гребер не оглядывался. Шагал не слишком медленно и не слишком быстро. Ранец тяжелый, а улица очень длинная. Свернув за угол, он разом свернул за великое множество углов. Секунду еще чувствовался запах волос Элизабет, и вот он уже растворился в застарелом запахе гари, вечерней духоте и сладковато-гнилостном смраде тлена, который с наступлением теплой погоды поднимался из развалин.
Он шел по берегу реки. С одной стороны липовая аллея сгорела дочерна, другая сторона зеленела. Забитая сором река медленно обтекала кучи штукатурки и соломы, мешки, обломки перил и кроватей. Вдруг сейчас начнется налет, думал он. Мне придется отсиживаться в укрытии, и будет причина опоздать на эшелон. Что бы сказала Элизабет, если б я неожиданно вновь очутился перед ней? Он задумался. Нет, неизвестно. Но все, что сейчас было хорошего, вероятно, обернется болью. Как на вокзале, когда поезд отходит с опозданием и остаются еще полчаса, которые поневоле надо заполнить смущенным разговором. Вдобавок ничего не выиграешь: при налете эшелон не уйдет, будет ждать, и он наверняка успеет к отправлению.
Гребер вышел на Брамшештрассе. Отсюда он начинал путь в город. Тот же автобус, что привез его тогда, стоял в ожидании пассажиров. Он залез внутрь. Через десять минут машина отправилась. Вокзал снова перенесли в другое место. Теперь это был навес из гофрированного железа, из-за налетов выкрашенный в камуфляжные цвета. По одну сторону натянуты серые брезентовые полотнища, рядом для маскировки вкопаны искусственные деревья и построен хлев, откуда выглядывала деревянная корова. На лужайке паслись две старые клячи.
Эшелон уже стоял под пара́ми. На нескольких вагонах таблички: «Только для военных». Часовой проверял документы. И ни слова не сказал о том, что Гребер опоздал на день. Он поднялся в вагон, нашел место у окна. Немного погодя подошли еще трое – унтер-офицер, ефрейтор со шрамом и артиллерист, который тотчас же принялся за еду. На платформу вывезли полевую кухню. Обслуживали ее две молодые девицы и женщина постарше, с жестяной свастикой, приколотой на груди вместо броши.