– Хорошо. Поступим вот как. Новобранцы нужны здесь, надо хоть немного обучить их технике боя. Сводки… – Раэ осекся. Выглядел он плохо. – Да вы и сами знаете, что творится. Идите.
Гребер сходил за своими вещами. Во взводе он теперь мало кого знал.
– В тюремщики подался? – спросил Иммерман.
– Да. Хоть высплюсь там. Все лучше, чем натаскивать сопляков.
– Для этого у тебя вряд ли будет много времени. Заешь, что творится на фронте?
– Похоже, полная неразбериха.
– Снова арьергардный бой. Русские прорываются повсюду. Уже целый час ходит слух о большом наступлении. Тут кругом равнина. Не зацепишься. На сей раз придется отходить далеко.
– Как думаешь, мы закончим войну, когда выйдем к границе Германии?
– Ты сам-то веришь?
– Нет.
– И я нет. Кто у нас может ее закончить? Уж точно не генеральный штаб. Не возьмет он на себя такую ответственность. – Иммерман криво усмехнулся. – В последнюю войну он сумел спихнуть ее на временное новое правительство, которое перед этим быстренько образовали. Эти болваны сунули башку в петлю, подписали перемирие, а через восемь дней их обвинили в измене отечеству. Сейчас этого не будет. Тотальное правление – тотальное поражение. Нет второй партии, чтобы вести переговоры.
– Кроме коммунистов, – горько сказал Гребер. – Другое тотальное правление. Те же методы. Пойду спать. Все, чего мне хочется в жизни, это думать что хочу, говорить что хочу и делать что хочу. Но пока у нас справа и слева мессии, это куда большее преступление, чем любое убийство.
Он взял ранец и пошел к полевой кухне. Получил там порцию бобовой похлебки, хлеб и колбасный паек на ужин; стало быть, не придется еще раз топать в деревню.
После полудня было до странности тихо. Новобранцы притащили солому и ушли. Фронт гремел, но день тем не менее оставался спокойным. Перед пристройкой раскинулся одичавший газон, истоптанный, в воронках от снарядов, но зеленый, а по краю старой дорожки цвели кусты.
В саду за березовой аллеей Гребер нашел маленькую полуразвалившуюся беседку, откуда была видна пристройка. Там нашлось даже несколько книг. В кожаных переплетах, с поблекшим золотым обрезом. Они так пострадали от дождя и снега, что читать можно было только одну. Томик с романтическими гравюрами идеальных пейзажей. Текст был французский. Он медленно листал книгу. И мало-помалу иллюстрации заворожили его. Разбудили болезненную и безнадежную тоску, которая осталась и после того, как он захлопнул томик. По березовой аллее прошел к пруду, где среди грязи и водорослей сидел играющий на свирели Пан. Один свой рог он потерял, но все-таки пережил революцию, коммунизм и войну. Как и книги, он вел происхождение из легендарных времен – времен до Первой мировой. В ту пору Гребера еще не было на свете. Он родился после первой войны, рос в нищете инфляции и тревоги послевоенных лет и, едва набравшись уму-разуму, попал на новую войну.