Белый особнячок Биндинга тонул в первых сумерках. В саду на газоне – купальня для птиц, в которой журчала вода. Возле кустов сирени цвели нарциссы и тюльпаны, под березами белела мраморная девичья фигура.
Дверь отворила экономка. Седая женщина в большом белом фартуке.
– Вы господин Гребер, не так ли?
– Совершенно верно.
– Господина крайсляйтера нет дома. Его вызвали на важное партийное собрание. Но он оставил для вас письмо.
Следом за нею Гребер прошел в дом с оленьими рогами и картинами. Рубенс прямо-таки светился в сумраке. На медном курительном столике стояла запакованная бутылка. Рядом лежало письмо. Альфонс писал, что выяснить успел пока немного, но среди погибших и раненых родители Гребера нигде в городе не зарегистрированы. Стало быть, их, скорее всего, куда-то вывезли или же они переехали. Гребера он очень просит зайти завтра. Ну а водка – чтобы Гребер нынче вечером отпраздновал, что находится так далеко от России.
Гребер сунул письмо и бутылку в карман. Экономка стояла на пороге.
– Господин крайсляйтер просил передать вам сердечный привет.
– Будьте добры, кланяйтесь и ему. Скажите, что я зайду завтра. И большое спасибо за бутылку. Она мне очень пригодится.
Женщина по-матерински улыбнулась:
– Он будет рад. Он добрый человек.
Гребер пошел по саду обратно. Добрый человек, думал он. Но был ли Альфонс добрым для математика Бурмайстера, которого упрятал в концлагерь? Вероятно, всяк для кого-то человек добрый. А для кого-то – совсем наоборот.
Он ощупал письмо и бутылку в кармане. И подумал: отпраздновать. Что? Надежду, что родители не погибли? И с кем? С казарменной комнатой сорок восемь? Он устремил взгляд в сумрак, который стал гуще и синее. Можно отнести бутылку Элизабет Крузе. Ей она пригодится не меньше, чем ему. Ведь для себя у него еще есть арманьяк.
Отворила женщина с тусклым лицом.
– Я к барышне Крузе, – решительно сказал Гребер и хотел пройти мимо нее в квартиру.
Она не посторонилась.
– Барышни Крузе нет дома. Вам не мешало бы знать.
– Откуда?
– Разве она вам не говорила?
– Я забыл. Когда она вернется?
– В семь.
Гребер не рассчитывал, что не застанет Элизабет. Прикинул, не оставить ли для нее водку, но кто знает, как поступит доносчица. Вдруг сама выпьет?
– Ладно, зайду попозже.
Он в замешательстве постоял на улице. Глянул на часы. Без малого шесть. Впереди опять длинный темный вечер. «Не забывай, что ты в отпуску», – сказал Ройтер. Он не забыл, да что толку?
Пошел на Карлсплац, сел в сквере на лавочку. Громада бомбоубежища – словно чудовищная жаба. Осмотрительные люди крались туда, как тени. Тьма наплывала из кустов, гасила последний свет.