Она взглянула на него:
– Правда?
– Нет. А что правда? Ты знаешь?
Элизабет покачала головой. Потом спросила:
– А что-нибудь всегда должно быть правдой?
– Нет, наверно. Почему?
– Не знаю. Хотя, может статься, войн было бы меньше, если бы каждый не норовил непременно навязать другим свою правду.
Гребер улыбнулся. Странно слышать от нее такие слова.
– Терпимость, – сказал он. – Вот чего нам недостает, да?
Элизабет кивнула. Он взял бокалы, наполнил до краев.
– Давай выпьем за это. Крайсляйтер, который подарил мне бутылку, наверняка не рассчитывал на такое. Но именно поэтому. – Он осушил свой бокал. – Хочешь еще?
Элизабет вздрогнула. Потом сказала:
– Да.
Он налил, поставил бутылку на стол. Водка была крепкая, прозрачная, чистая. Элизабет отставила свой бокал.
– Идем. Покажу тебе образец терпимости. – Она провела его по коридору, толкнула дверь. – Госпожа Лизер в спешке забыла запереть. Посмотри на ее комнату. Это не обман доверия. В моей она рыщет постоянно, когда меня нет.
Часть комнаты была обставлена совершенно нормально. Но на стене против окна висел в огромной массивной раме большой живописный портрет Гитлера, украшенный еловыми лапами и дубовыми венками. На столике под ним, на большом флаге со свастикой, лежало роскошное издание «Майн кампф», в черном кожаном переплете с тисненой золотой свастикой. По обе стороны серебряные канделябры со свечами, а рядом фотографии фюрера – одна с овчаркой, в Берхтесгадене, вторая с одетым в белое ребенком, вручающим ему цветы. И, наконец, почетные кортики и партийные значки.
Гребер не слишком удивился. Он не раз видел подобное. Культ диктатора легко превращался в религию.
– Здесь она и пишет свои доносы? – спросил он.
– Нет, вон там, за письменным столом моего отца.
Гребер взглянул на письменный стол. Старомодный, с надстройкой и рольшторкой.
– Он всегда на замке, – сказала Элизабет. – Не заглянешь. Я много раз пробовала.
– Она донесла на твоего отца?
– Точно не знаю. Его забрали, и больше я ничего о нем не слышала. Она уже тогда жила здесь со своим ребенком. В одной комнате. Когда отца забрали, она заняла и те две, что принадлежали ему.
Гребер обернулся.
– Думаешь, она могла бы ради этого настрочить донос?
– Почему бы нет? Иногда причин бывает еще меньше.
– Конечно. Но, судя по этому алтарю, она самая настоящая фанатичка.
– Эрнст, – с горечью сказала Элизабет. – Ты вправду считаешь, что фанатизм не может идти рука об руку с личной выгодой?
– Может. И часто. Странно, что об этом снова и снова забываешь! Иные банальности, которые когда-то заучил, позднее всегда бездумно повторяешь. Мир не делится на ящички с этикетками. А человек тем паче. Вероятно, эта кобра любит своего ребенка, своего мужа, цветы и благородные изыски бытия. Она знала о твоем отце что-то такое, о чем могла донести, или все выдумала?