Но на счастье Каэтани, де Коронадо в оппозицию становиться не желал. По крайней мере, подобных мыслей, если они и были, не обнаруживал.
— Я полагаю, сеньоры, мы должны собственными глазами увидеть то, о чём рассказывал дон Онорато, — невозмутимо сказал де Коронадо, — а пока нам следует принять его план.
Далее Каэтани предложил освободить гребцов.
— Я сам слышал, что принц намеревался так поступить после сражения[47]. Мы все сидим в одной лодке, сеньоры. Лучше будет, если каждый станет работать не за страх, а за совесть.
Это предложение вызвало бурное обсуждение. Поспорив и подумав, капитаны согласились, что братьев во Христе следует освободить, а туркам предложить креститься и тоже освободить, если согласятся. "Турками" на галерах называли не только мусульман (арабов и, собственно, турок), но и православных славян. В отношении последних, а также морисков мнения сильно разделились.
— Это же еретики-схизматики! А мориски — проклятые лицемеры!
— Кстати, насчёт еретиков, — Каэтани напомнил всем, что дон Хуан в Генуе принял на службу немало немцев.
— Среди них запросто могли быть еретики-лютеране. Никто не проверял.
— А зря, — мрачно заявил Франсиско Переа, — вы уже убедились, ваша светлость, что грязным колбасникам нельзя доверять.
— Это тирольцы, они все — добрые католики, — возразил отец Себастьян.
— Так уж и все… — фыркнул Переа.
— Сеньоры, мы отвлеклись на малозначимое! — повысил голос Каэтани.
— Это вопросы веры, сын мой, — недовольно проворчал капеллан, — для доброго католика ничто не может быть более значимо, чем они.
— Хорошо, отец Себастьян, рассудите вы, как поступить с морисками, славянами и агарянами.
Священник пожевал губами, посмотрел на де Коронадо и с явным неудовольствием признал, что в сложившейся ситуации лучше пусть будет лишних три тысячи Христовых воинов, чем не будет. Даже если это не совсем правильные христиане. А брат Гвидо, капеллан-францисканец с "Журавля", горячо пообещал лично переговорить с каждой заблудшей душой, чем успокоил сомнения отца Себастьяна.
Последним аргументом стал намёк Каэтани, что гребцов можно будет набрать из местных, премудрость сия тут в ходу. А вот три тысячи воинов, из которых многие знают, с какого конца нужно браться за аркебузу — это большое подспорье.
На венецианских галерах загребными служили вольнонаёмные, и, кстати, почти все — греки и славяне. А на "Маддалене" Луиджи Бальби и "Донне" Джованни Бембо вообще не было ни одного невольника. Агарян насчитали сотни две.
Каэтани вернулся к главному предмету обсуждения — куда податься. Он всматривался в лица капитанов, пытаясь разглядеть, все ли согласны с его предложением. Не затаил ли кто иных мыслей. Всматривался, но так ничего и не увидел. Некоторые капитаны продолжали перешёптываться, никак не отпускала их перспектива освобождения рабов. Большинство молчали, сидели с непроницаемыми лицами. Бальби мрачно разглядывал эфес своей скьявоны, а Людовико да Порто слегка морщился, поглаживая раненную ногу. Диего де Медрано высказался, что его светлость предлагает купить кота в мешке, но на просьбу герцога предложить иной план ничего не ответил.