А вот Кин в сумасшедшем доме у брата… Но тот не лечит, тот только наблюдает… А вот Кин захватывает отобранную у него квартиру, все еще представляющую собой огромную библиотеку, и поджигает ее, а прямо за окном горит подожженное террористами здание австрийского парламента…
У Солженицына советская номенклатура признается: народ мы любим, а население не любим. Канетти не любит, а точнее, ненавидит толпу – ненавидит в тот миг, когда «количество переходит в качество», но и людей по отдельности он не любит тоже. Это писатель-мизантроп, сопоставимый в данном плане разве что с Набоковым. И своего героя-интеллектуала Кина он ненавидит тоже: Кин слеп, не хочет видеть того, что видеть необходимо, тогда как толпа слепа по определению. И тем не менее Нобелевскую премию, присуждаемую за «гуманистический вклад в литературу», мизантропу Набокову не дали, а мизантропу Канетти дали. Почему?
Свою статью о другом замечательном австрийском писателе Карле Краусе (сатирике похлеще, чем Саша Черный) Канетти назвал «Школа сопротивления». Еще более точную формулу нашел живущий в Швеции немецкий прозаик и драматург Петер Вайс: «Эстетика сопротивления». Сопротивляться фашистской или фашиствующей массе интеллектуал обязан не только стойко, но и изящно. «За успех нашего безнадежного дела», как говорили мы когда-то.
Стойкость и изящество сопротивления – таков гуманистический урок нобелевского лауреата Элиаса Канетти, автора одного-единственного романа, жесткого и фантасмагорического (кстати говоря, любимым русским писателем Канетти называл не Достоевского, как можно было бы предположить, а Гоголя). История жалкого и беззащитного карлика-ученого, соблазненного, обманутого и уничтоженного простонародной «Феклой», превратилась под его пером в философскую притчу, имеющую непреходящее значение. И в захватывающий роман, который необходимо знать каждому, кто в свою очередь претендует на двусмысленное звание интеллектуала.
Ковчег господина Гайзера[16]
(Рец. на кн.: Макс ФРИШ. – ЧЕЛОВЕК ПОЯВЛЯЕТСЯ В ЭПОХУ ГОЛОЦЕНА. Повесть. Перевод с немецкого Е. Кацевой. «Иностранная литература». 1981. № 1.)
Новая повесть Макса Фриша «Человек появляется в эпоху голоцена» представляет собой как бы задачу с двумя неизвестными. Эти неизвестные (иначе: искомые) вынесены в заглавие, и если одно из них – голоцен, то есть геологическая эпоха от окончания ледникового периода до наших дней и (насколько?) далее – дефинируется с достаточной или хотя бы иллюзорно достаточной полнотой, то второе так и остается ненайденным. Задача о человеке предложенными приемами не решается…