— Извини, я пришла ненадолго. Лизке на учебу сегодня нужно, мама репетиторством занимается, а Милу оставить не с кем…
— Мама сообщила, что ты рассказала ей о нашей девочке… Спасибо. Однако помочь она не сможет, потому что уезжает за границу.
У меня чуть было не слетело с губ возмущение: какого черта? Мать бросает сына в таком бедственном положении и уезжает за границу? Это было выше всякого понимания, однако, после измены я не бралась судить кого-то, потому что сама совершила грубейшую в своей жизни ошибку.
— У нее какой-то просвет в личной жизни, поэтому я одобрил то, что она решила перебраться туда. Если ты захочешь, то можете с Милой перебраться в дом…
— Нет! — резко оборвала я, стараясь унять испуганное сердце.
Я не хотела переезжать в тот дом, потому что боялась, что Евгения Александровна в один прекрасный день вернется и снова начнет вмешиваться в нашу жизнь. Конечно, я не поступлю больше с Димой так, как поступила, но и повторять пройденное не хотелось.
— Прости, но в квартире гораздо лучше, и если мы когда-то поселимся в доме, то приобретем его вместе… Ладно?
Дмитрий улыбнулся и кивнул. Я наклонилась к его потрескавшимся губам и невесомо поцеловала, опасаясь причинить боль.
— Я люблю тебя, — прошептала, глядя в глаза своего мужчины.
— И я тебя люблю! — услышала от него в ответ.
Идеалов не бывает, мы создаем их сами, но я поняла, что любим мы людей не за то, кем они могут стать, а за то, кем уже являются. И я любила Дмитрия всеми фибрами своей души. Как жаль, что не поняла этого раньше и причинила такую боль родному человеку.
Диму продержали в больнице чуть больше трех недель. Это был большой срок, но нас с Милой пускали к нему, и я приезжала почти каждый день, устраивая свидания папе и дочери. Мой мужчина сиял от счастья, прижимая малышку к себе, а я… А я боялась дышать, глядя на этих двоих, чтобы не испортить ту семейную идиллию, что начала образовываться на нашем разрушенном счастье, которое мы пытались теперь собрать по кусочкам.
К выписке я приготовила вкусный обед и пригласила маму с Лизкой, но у них были дела, поэтому мы остались одни. Дима злился на кресло, к которому был прикован, пусть у него было самое лучше, многофункциональное. В больнице он упорно тренировался и пытался встать на ноги, хоть врачи ругали его за это и говорили, что такое усердие может привести к ухудшению состояния. Я тоже переживала за него, но мой мужчина брал за руку, смотрел в глаза и говорил, что хирург у нас в доме он, и ему лучше знать, какая нагрузка допустима. И я доверяла ему. Знала, что он не станет вредить себе, потому что дорожит мной и дочерью.