Она рухнула на полпути в ванную, запутавшись в собственных ногах. Ее ночная рубашка была пропитана по´том и рвотой, мочой и калом и одной яркой милосердной полоской крови. В голове стоял гулкий шум, словно она прижалась ухом к тысяче ракушек. К тому времени, когда Эжени и Питер вернулись домой, ее крики стихли до бессловесного мычания, не потому, что боль утихла, а потому, что больше не было сил кричать. Эжени взлетела по лестнице через две ступеньки, не сняв ни туфель, ни пальто.
– Хелен! – У матери щелкнуло в коленях, когда она присела рядом на корточки. – Что случилось?
Хелен вырвало под ноги матери последними остатками обеда: крошечные листья салата плавали в луже желтой желчи. Эжени приложила ладонь ко лбу дочери, а затем заорала вниз в лестничный пролет:
– Питер! Питер! Хелен плохо! Быстро за доктором Рэнсомом! Возьми машину. Сейчас же!
Дверь хлопнула. Эжени дотащила Хелен обратно до постели и уложила на чистую подушку.
– Давай я тебя оботру, посмотрим, что к чему. – Она вернулась с розовой губкой и тазиком воды и приподняла ночную рубашку Хелен прежде, чем та смогла ее остановить. – О Боже правый, да у тебя кровотечение! Где твои прокладки?
Хелен слишком поздно поняла, что это значит. Эжени уже засунула голову в ее шкаф.
– Нет! – произнесла Хелен, но это прозвучало слишком слабо. Она смотрела, как плечи Эжени вздрагивают, а затем ее спина распрямляется с угрожающей неторопливостью. Мать, казалось, развернулась всем телом сразу, без участия ног, как фигурка на часах с кукушкой. В руках она держала высокую стопку прокладок, не использованных за два месяца, на которой балансировал пузырек из-под пилюль. Хелен готовилась увидеть что угодно на лице матери, однако его выражение превзошло все ее ожидания.
– Ты-ы… – Эжени не могла заставить себя это произнести. – Что ты с собой сделала? Что мы скажем доктору? Кто это сделал с тобой?
Хелен было неясно, кого Эжени имеет в виду – Робина или Рошель. Она не собиралась называть ничьего имени. Она хотела избавиться от Робина насовсем, а выражение лица Эжени говорило, что она жаждет крови Рошель больше, чем чего-либо. Допрос продолжался, повторяющиеся фразы приобретали успокаивающую монотонность проповеди, и Хелен провалилась в забытье.