С другой стороны, она верила и Робину. Это вина ее родителей – что они держали ее в неведении и вынудили полагаться на других. А ее вина в том, что она не понимала этого и не выяснила все сама.
Питер наконец поднял голову с рук:
– Она не может… вы же не думаете позвонить в полицию?
– Не сразу, конечно, но после того, как ей станет лучше… – Намекающий алчный взгляд Рэнсома не вязался с его сожалеющим тоном.
Эжени присела возле кровати и погладила Хелен по голове, убирая с ее лица мокрые грязные пряди волос. Это оказалось так неожиданно и приятно, что из глаз Хелен потекли слезы. Такую улыбку у матери Хелен не видела в лучшем случае лет десять: вроде той успокаивающей улыбки, когда она разбила колено, или поощряющей за заученное наизусть стихотворение либо молитву, прочитанные вслух.
– Хелен, – прошептала она дрожащим голосом, широко раскрыв глаза в надежде. – Он… он принудил тебя к этому?
Робин – и принудил ее! Да Хелен буквально выжала из него все соки!
Когда она покачала головой, щеки Эжени обвисли, глаза ввалились. Мать выглядела разочарованно. Она бы предпочла насилие над дочерью ее удовольствию. Собственное материнство еще только предстояло Хелен, однако сиротство поселилось в ней уже тогда.
– Он, поди, женат! – Эжени прикрыла глаза от такого стыда. Хелен была все еще слишком потрясена, чтобы поправить это ошибочное предположение.
«Она бы предпочла, чтобы я ненавидела его. Для нее лучше, чтобы меня изнасиловали».
Доктор Рэнсом взял Хелен за запястье, считая пульс.
– Вы очень слабы. – Он опустил ее безжизненную руку обратно на кровать.
– Но это хотя бы сработало? – Хелен необходимо было твердо знать.
– Это противоестественно, – выдохнула Эжени. Что именно она имела в виду? Ее влечение к мужчине или избавление от ребенка?
– Трудно сказать, если вы не сообщите мне, где взяли пилюли, – ответил Рэнсом. – В большинстве случаев, когда такие средства срабатывают, они убивают ребенка, а затем и мать. Вы знаете, что в них кладут? Ртуть, скипидар, ядовитый ракитник, хинин, мне даже известно, что иногда в состав входит порох.
«Ба-бах! – подумала Хелен. – Запустите меня, как фейерверк, и я прольюсь звездами над полями. Сгорю, как чучело в заднем саду. Помним, помним не зря пятый день ноября!»[16]
Она начала смеяться – мрачным, болезненным, странным смехом, потому что мышцы болели, натруженные от рвоты.
– С ней что-то не так, – вздрогнула Эжени. – Это последняя капля, но она с самого детства была такой бесчувственной. Это против законов природы. Я оправдывала ее годами, однако это…
Хелен ожидала, что доктор Рэнсом каким-то образом распознает нелепость этих застарелых сетований и оставит их без внимания, но вместо этого он кивнул сам себе и спустя полминуты глубоких раздумий вскинул голову и взглянул на ее родителей.