— Поквитался, старый упырь? — просипел Стрельцов, с ненавистью глядя в обезображенное, превратившееся в жуткое месиво лицо. — Радуйся, твоя взяла!
Превозмогая себя, он снова начал вставать, но тут на голову ему посыпалась потревоженная кем-то земля. Посмотрев наверх, он поначалу не поверил своим глазам: там, на краю ямы, с каким-то странным, болезненным любопытством глядя на него, стоял не убийца в темных очках, а его школьный друг и работодатель Андрей Викторович Вышегородцев собственной персоной. Его тонкое кашемировое пальто было расстегнуто, левая пола испачкалась в земле; на руках были кожаные перчатки, а на переносице поблескивали золоченой оправой очки, которые он надевал крайне редко, но сегодня надел, словно затем, чтобы сослепу не проглядеть что-нибудь важное или просто любопытное.
Петру Кузьмичу пришло в голову, что этим любопытным зрелищем может являться он сам, но он усилием воли прогнал малодушную мысль: это был тот уникальный случай, когда даже ему, холодному, принципиальному скептику, до смерти хотелось поверить в чудо.
— Андрюха? — возясь на дне ямы, прохрипел он. — Помоги выбраться! Видишь, рука…
Вышегородцев молча достал сигареты, сунул в зубы сразу две, прикурил, щелкнув золоченой зажигалкой, сделал пару длинных затяжек, раздувая угольки, и небрежно уронил одну из сигарет в яму.
— Покури, — предложил он. — Покури, покури, твоя борьба за здоровый образ жизни уже не имеет смысла.
Сам он курил быстрыми, жадными затяжками, не скрывая владевшего им лихорадочного возбуждения. Не отрывая взгляда от его хищно заострившегося лица, Петр Кузьмич ощупью отыскал подле себя тлеющую сигарету и затянулся, чувствуя на губах железистый привкус глинистой земли. Вкуса табачного дыма он не почувствовал, да и курить ему не хотелось. Он просто пользовался предложенной отсрочкой, следуя истине, в незапамятные времена вычитанной в какой-то книжке: каждое следующее мгновение распускает перед нами павлиний хвост вероятностей, и одна из них может все изменить, оказавшись спасительной.
— Что это значит? — спросил он. — Сдается мне, ты задумал что-то не то.
— Самое то, — возразил Вышегородцев и с силой выдул дым в сторону Стрельцова. — Ты не хуже меня знаешь, что целое всегда ровно вдвое больше половины. Сам ведь давеча признался, что не прочь меня пристрелить. Так что с точки зрения морали и нравственности во всем этом нет ничего предосудительного. Просто я успел раньше, вот тебе и досадно.
— Ты в своем уме? Андрюха, это же я! Мы ведь…
— Мы себе давали слово не сходить с пути прямого, — скороговоркой продекламировал Вышегородцев и, отлепив от губы окурок, стрельнул им куда-то в сторону, — но так уж суждено…