Первая из спетых мною песен звучит приблизительно так: «Когда ты летишь, то свободен и нет места страху. Осталось лишь ощущение, что под тобой нет опоры, и чувство, что ты в воздухе. Земля далеко внизу и похожа на то бездонное небо, каким его видишь, когда смотришь на него с земли. Все сущее отступило куда-то, и лишь ее притяжение играет тобой, как волны песчинками».
Теперь я знаю, что превратился в канарейку не полностью. Я слышу, что говорит мне Пташка из своей гнездовой клетки. Она хочет, чтобы я продолжал петь, но делать это мне еще тяжело и непривычно. Теперь Пташке начинает петь Альфонсо. И поет он вот что: «Давай улетим вместе; словно легкие две пушинки, мы заскользим по лазурному небу, ты и я. Там, внизу, высятся горы, и парят облака, и коровы жуют свой клевер, медленно переваривают его в своих семи желудках. Мы станем вместе парить в восходящих потоках воздуха, ни о чем не заботясь. Я – это ты, а ты – это я, и мы вместе отыщем и зеленое поле, и песчаный морской берег».
Я слушаю и понимаю, что Альфонсо не может петь такую песню. Откуда кенару знать о коровьих желудках? Я сам узнал о них только на уроках биологии. Альфонсо никогда не летал выше гор и облаков – все эти мысли принадлежат мне. Песня Альфонсо звучит только в моей голове, в моем сне. И вообще, может Альфонсо разговаривать или за него говорю я? В такое просто невозможно поверить. Но ведь учил же меня Альфонсо летать, разве не сообщил он при этом такое, чего я сам не знал? Совместить это в моем сне я не могу. И вот этой ночью ко мне приходит мысль, что я вижу сон, находясь внутри какого-то другого сна.
В одном только я уверен твердо. Петь – это почти то же самое, что летать. Когда я пою, то закрываю глаза и представляю себя кружащим над макушками деревьев. Уверен, что, когда канарейки поют, они тоже так делают. Когда-то их посадили в клетки, потому что они умели петь, а теперь они поют, потому что сидят в клетках.
Канарейки живут в клетках уже больше четырехсот лет. Каждое новое поколение у них появляется меньше чем через год. Именно столько времени протекает от рождения до первого спаривания. Для смены поколения людей требуется около двадцати лет. Таким образом, канарейки живут в клетках восемь тысяч лет по человеческому счету. Вот и получается, что и у канареек, и у людей примерно одинаковое количество поколений провели всю жизнь в клетках.
Что же такое есть у людей аналогичное пению у канареек? Пожалуй, их мысли. Мы построили нашу большую клетку, называемую цивилизацией, потому что могли думать, а теперь принуждены думать, потому что мы ее пленники. Уверен, что если мне удастся вырваться из этой клетки на свободу, то передо мной откроется большой, настоящий мир. Но стали бы мои канарейки столько петь, если бы жили на свободе и могли полететь куда захотят? Вот уж не знаю. Может, когда-нибудь мне и удастся это выяснить.