Сам Илья Ануфриевич собрался на медведя. Подобралось с ним человек пять. Поднялись они в верховья речки Тюрино. И вышли на след рослого медведя. Да решили не спешить, подождать до зари, уж брать, так наверняка.
Вечером сидели у костра, ну и, как обычно, веселили друг друга охотничьими небылицами. Вдруг за спиной у Ильи Ануфриевича, не далее как в трех шагах, ветка хрустнула, и так гулко, как выстрел посередь ночи. Все пугливо обернулись, опасаясь, что медведь, не спросясь, сам к ним пожаловал.
А у дерева стояла Лида, босая, косматая. Сарафан на ней обтрепался, волосы распущены, как ведьма лесная.
Мужики так и ахнули.
Илья Ануфриевич спешно вскочил и к ней бросился: «Лидушка, солнышко ты мое ясное, пошто от отца прячешься…»
Она же с воплем кинулась прочь от костра, в темень ночи. Эхо рванулось ввысь и легко понесло над вершинами деревьев ее тяжелый, надломленный крик.
В темноте они ходили по лесу и звали ее, уговаривали выйти, но она не откликнулась на уговоры. А с рассветом все разошлись в разные стороны, настойчиво искали ее, но не нашли. И медведя не завалили, кто-то заботливо увел его подальше от человеческого азарта.
— Уж не Лида ли позаботилась о нем?! — в недоумении разводили руками мужики.
А через несколько дней ягодники и грибники опять видели ее в сосновом бору, только издалека. Близко она ни к кому не подходила. Но видеть ее стали постоянно. Ходила она неподалеку от Лышегорья, не пряталась, и люди подумали: «Глядишь, совсем успокоится, да и в деревню придет».
Возможно, так оно и случилось бы, но беда никогда не ходит в одиночку…
Начиная с самой весны сушь в тот год стояла небывалая. Лышегорские старики такого лета припомнить не могли. Лес истомился, обсох, припекся на солнце, сосны облупились, как губы после долгой, изматывающей лихорадки. А мох на борах, будто порох рассыпанный, — поднеси спичку, и пойдет огненная кутерьма.
Все живое не выдерживало уже этого пекла. Рыба в реке дохла. Огромные туши семги несло вниз по течению белыми животами вверх, как бревна на сплаве.
Ждали августовских гроз с рябиновыми ливнями, водяными, падучими. А грозы все шли без ливней, сухие и страшные, по ночам огненные сполохи до режущей жути слепили глаза, а днем в высоком небе погромыхивали раскаты, глухие и отдаленные. Рябина тем временем вызрела, соком налилась, разрумянилась до густого малинового отлива, но дожди так и не шли.
В такую непогодь нет большей беды для деревни, чем лесной пожар. Не раз случалось, что на своем пути он вместе с борами и целые села уносил, все дотла, до черной неродящей земли выгорало. Страшная беда, не приведи господи.