Яркое солнце скрылось за перелеском, деревню окутали сумерки. Оставшись на постой, кавалеристы Ушакова отдыхали, каждые два часа сменяя друг друга в охранении.
Ротмистр пригласил командира уланской сотни Юниса Теймурханлы, лихого кавалериста из древнего тюркского рода, связавшего свою судьбу с российской короной и давно уже обрусевшего, выпить с ним по чарке в честь удачного завершения дела и спасения кавалеристов Ушакова от возможной гибели.
— Ну, счастливо оставаться, Михаил Иванович! — сказал, поднимаясь из-за стола, улан. — Авось свидимся.
— Благодарю вас от всего сердца. С пленником моим, прошу вас покорно, обращайтесь терпимо.
— А что вам с него? — с удивлением спросил кавалерист. — Сдам в штаб, а там пущай разбираются, куды его девать.
Ушаков поспешил согласиться.
Оставшись один, он прилег на широкую лавку, что стояла у печки, подложил под голову полушубок и в полудреме разглядывал помещение. Типичная с виду крестьянская изба в действительности имела некоторые особенности. На окнах ситцевые занавески с узорами — явно на них пошла ткань, из которой иная деревенская девица скорее сшила бы себе сарафан. На стене висели ходики, стол был покрыт простой скатертью — как у других случалось лишь на праздники. Да и вообще чисто тут было и очень уютно.
Ротмистр представил, каким бы он был мужиком, доведись ему родиться тут, в деревне, в простой крестьянской семье. Кочевая армейская жизнь, не говоря уже про гарнизонный быт, мало чем отличалась от тягостного труда на земле. Другое дело — комфорт и разнообразие светской жизни Петербурга. Тут уж молодому офицеру грех жаловаться на судьбу.
При любых деньгах, а то и при их полном отсутствии, смышленый и приятной внешности военный не будет терпеть нужду в обществе охочих до веселья и авантюр друзей и подруг. Вот только что проку в такой жизни? А крестьянин сеет и жнет, скот выращивает, кормит государство и всех этих дармоедов, что проматывают папенькино состояние в салонах Петербурга…
— Что-то я уж больно вольнодумно рассуждать стал, — произнес вслух Ушаков.
Он помрачнел, вспоминая взгляды своих подчиненных, когда повел он Матье в избу на переговоры. С тревогой подумалось ему и про улана Теймурханлы. Крайне неосторожно было прилюдно печься о судьбе французского пленного.
— Что-то будет, ох, что-то будет, — со вздохом произнес ротмистр и, поднявшись с лавки, набросил тулуп, отыскал в походном ранце Василича трубку, табак, закурил и вышел во двор.
Было безветренно, и погода все еще позволяла подолгу сидеть на улице и глядеть на небо. С удовольствием затянувшись, он поднял голову и в который раз подивился красоте, величию и непостижимости небес.