— Да зачем всё это надо? Иль искусства венец — только здесь, со смертью рядом? Объясни наконец!
— Только здесь — на белом поле, где сейчас начнётся бой, только здесь, на вольной воле, истинны восторг и боль, только здесь — до слёз, до боли — мы способны быть собой. Здесь — в себя и друга верим. Сомневаешься? Проверим!
Ну-ка, Саша, погляди — там, на расстоянье взгляда, по сценарию, засада ожидает впереди. Там петлял дорогой узкой обмороженный до слёз, заблудившийся, французский с артиллерией обоз. Наших пленных следом гонят — на войне, как на войне. Может, твой прапрадед тонет, обессилев, в белизне?
Подтянись-ка на коне!
Боевой рожок зовёт! Коней — в намёт, клинки — вперёд! По нетронутым снегам — в гости к пуганым врагам!..
Дальше что? Сама не знаю. Ветра свист? Из горла крик? Видела иль сочиняю этот странный, страшный миг? Непричастный ритму боя, ослеплённый белизною, бросив маленький отряд, всадник мчится наугад, словно падает звезда!..
— Стой!
— Куда?!
Повод врезался в ладонь, подо мною — в струнку конь! Всё — рассветное паренье над землёю голубой: и мечту, и вдохновенье, и победное везенье, что обещано судьбой, — за единое мгновенье между смертью и тобой!
(Непонятно, что такое — дыбом снежный пласт взмело, между гибелью и мною плещет белое крыло! Непонятно, что такое — пули, мчащие ко мне из грохочущего боя, гаснут в этой белизне).
Сердцем бы тебя прикрыла — только поздно, поздно было…
По снегам течёт закат после боя. Собирается отряд над тобою. Расстегнули доломан, приподняли тонкий стан. На груди твоя рубашка заревом окрашена…
— Александр Иваныч!
— Сашка!
— Сашенька…
Снег кружится и ложится, умиротворённо тих, и не тает на ресницах, на лукавых на твоих…
— Вася, кивер-то сними…
— Что с ним сталось, чёрт возьми?
— Как помчался! Струсил, что ли?
— Побоялся вольной воли?
— Растерялся в чистом поле?
— Знать, не выдержал, не смог…
— Знать, не по плечу клинок!
Ты лежишь и уплываешь как во сне, как во сне. Тихо-тихо таешь, таешь в белизне, в белизне. Снег ложится всё ровнее. Кровь под снегом всё бледнее. Снег так странно, странно лёг — поле ровное у ног…
Я больше его не встречала, как будто на этом — печать, как будто уверенно знала, что некого больше встречать. Не плакала и не скучала. Иная светила звезда, иная меня ожидала беда…
Два раза по смертному краю прошла из конца я в конец, два сердца туда провожая, где нет ни очей, ни сердец. И высохли слёзы навеки, и стали свинцовыми веки, и взгляд обратился в свинец.
К чему мне луга и леса? Осталось — брести сквозь года…
А рядом летят голоса: