И как только все было готово, утром в мартовские иды, а это не самая благоприятная дата для рода Юлиев, три последние повозки прогрохотали по разбитой дороге к порту. Хотя, если быть точной, повозок было две. В первой ехали Калигула, Друзилла и я, во второй – Гемелл, Силан и Лонгин. Самого же императора тащили на носилках четверо здоровенных нумидийцев, потому что зубодробительный спуск по ямам и ухабам прикончил бы Тиберия. Сопровождали нашу короткую колонну остававшиеся с императором германцы.
В порту нас ожидал Макрон с маленьким отрядом преторианцев, которых как-то сумел оставить на острове. И пусть сам Тиберий предпочитает своих германцев в качестве охраны, но безопасность императора – обязанность преторианской гвардии, и никакое количество наемных северян ее не отменит. Итак, на последней биреме, отчалившей с Капри, находились император, две группы охранников, настороженно следящих друг за другом, Геликон, горстка потомков Германика, Силан, Лонгин и Гемелл, а также несколько личных рабов Тиберия.
Возле кормовых весел натянули кожаный навес, и под ним расположился Тиберий с телохранителями и прислугой, а все остальные разошлись по палубе. Соленый морской воздух пах свободой. Наконец-то мы покидали остров.
Сам по себе наш отъезд, разумеется, еще не повод для радости. Возможно, мы просто меняем наше заключение среди восхитительных пейзажей Капри на тесные объятия Палатина в Риме, да еще в преддверии жаркого, пыльного городского лета. А если император скончается, так и не решив вопрос с преемником, вообще наступит очень опасный период, когда Калигула будет вынужден искать смерти Гемелла, пока скользкий крысеныш будет стараться стереть с лица земли всю нашу семью.
Но, несмотря на туманное будущее, мы все с радостью покидали Капри. Казалось, что в наших судьбах начинается новая глава, и порой неопределенность куда лучше однозначности.
Морское путешествие до Мизена длиной в каких-то двадцать миль заняло почти пять часов – в это время года нет устойчивых ветров. Кроме того, Неаполитанский залив славится трудными течениями, возникающими из-за многочисленных мысов и островов на входе в него. Зато вода здесь невероятного лазоревого оттенка, ничего подобного я не встречала ни возле Рима, ни севернее. Только об одном я грустила, прощаясь с Капри, – о море.
Во время пути я пыталась завести разговор с братом, но он был необычайно уклончив и не поддержал даже самую невинную беседу о погоде. Казалось, он чем-то озабочен и в мыслях очень далеко от нашего судна. Всю дорогу он не сходил с места – стоял, облокотившись о борт биремы, в передней ее части, тогда как остальные путешественники жались поближе к императорскому навесу на тот случай, если их призовут или можно будет как-то иначе засвидетельствовать свое почтение.