Мы вошли в здание и пересекли сумрачный атриум с неработающим фонтаном. Все окна были закрыты занавесями и ставнями, помещения стояли нетопленые. Казалось, что это не дом, а мавзолей. И опять я убедилась, что Лепид прав: тут жить опасно. Мы заглянули в несколько комнат, но никого не нашли. Есть ли здесь слуги и рабы? Не мог же Гай целый месяц прожить всего с одним-единственным рабом!
По-видимому, все-таки до этого не дошло. В триклинии мы отыскали еще одно жалкое, изнуренное существо, сидящее на ступенях у окна.
– Ты, где мой брат? – спросила я, имея за спиной Лепида и центуриона в качестве дополнительных аргументов.
Раб поднялся и самым возмутительным образом вперил в меня близорукий взгляд. Я чуть не ударила его, хотя не часто поднимаю руку на рабов, даже на плохих. Вместо этого проглотила свое негодование и направила на него указательный палец.
– Я хочу видеть брата. Где он? И наведи порядок на вилле, открой окна и разожги огонь.
– Ливилла, мне нравится сумрак и холод, – подал наконец голос человек, и у меня комок подступил к горлу, когда я поняла, с кем говорю. Этот заморыш, сидящий в стылой грязной комнате, в засаленной тунике и с всклокоченными, немытыми волосами, не раб, а сам император Рима. К душераздирающей жалости примешивалось ощущение полной нереальности происходящего.
Калигула был настолько бледен, что, казалось, просвечивал насквозь, только над запавшими щеками темнели синеватые круги под глазами. Голову он не мыл, похоже, уже несколько недель, а гребень, по-моему, в последний раз касался его волос еще в Риме. Многодневная щетина на подбородке топорщилась в разные стороны; кое-где к ней присохли остатки еды. Тело Калигулы иссохло и потеряло силу, и выглядел он хилым и нездоровым.
А его глаза…
Заглянув в них, я вздрогнула и отвела взгляд.
– Ливилла, уезжай. И ты, Лепид. Я хочу остаться один.
– Похороны прошли хорошо, все было очень достойно, – вместо ответа произнесла я. – Проститься с Друзиллой пришли все, от знати до последнего нищего. И игры тоже получились. Твой любимый колесничий выиграл два заезда. Римляне прославляют твою щедрость, но все-таки обеспокоены тем, что их императора нет с ними. И не забудь, ты еще не отдал последние почести сестре.
– Я не могу поехать в Рим.
– Ты должен, – с нажимом сказала я.
– Нет. Но… но… при тебе найдется писец?
Я нахмурилась озадаченно. В беседу вступил Лепид:
– Гай, писца у меня нет, зато есть аккуратный почерк и табличка за поясом. Что ты желаешь записать?
Несчастного горемыку, которым предстал перед нами мой Калигула, вдруг охватила неистовая горячность, и он принялся тараторить так, что Лепид едва успевал записывать. Император перечислял бесконечные почести, которыми он желал посмертно осыпать Друзиллу. Четверть часа он диктовал указы один за другим, пока на табличке Лепида не осталось места даже по краям. Наконец поток энергии, бивший из брата, иссяк, и он опять стал тем безрадостным, немым созданием, которое мы обнаружили в триклинии.