— Не я-я-а, — заревел Колька. — Не я-я-а. То хлопцы…
Полицаи поняли, что ничего не найдут, а детский крик до того им надоел, что они пошли со двора.
* * *
— Так что же мне делать, Тимофей? — спросил Василь. — Посоветуй.
— Женись, — сказал Тимофей, не отводя взгляда от потрескавшейся стены.
Он сидел на лавке, положив большие кулаки на черные доски стола, и, как казалось Василю, совсем не слушал его. И Василь пожалел, что пришел. Думал, Тимош рассеет, развеет тучи, обложившие душу. Шел на исповедь, на высшую человеческую исповедь, на искренний и дружеский суд, а встретил равнодушие, даже, пожалуй, враждебность. И непонятно, почему Тимош не откликнулся на его боль, почему такой нахмуренный, как и вообще непонятные ему все последние поступки Тимоша: не захотел лечь в госпиталь, не пошел в свое село, до которого лишь восемнадцать километров, а сидит в этой пустой халупе, бывшей хатке телятниц, почти совсем не выходит на люди. Что он тут делает в одиночестве? О чем думает?
— Я боюсь, — сказал Василь, теперь уже больше себе, чем Тимошу.
— Чего боишься? — спросил тот, все так же не поднимая головы.
— Памяти, — молвил Василь тихо.
— Памяти? — Тимош встрепенулся, поднял голову. И только теперь Василь увидел, что тот пьян. Пьян совершенно, хотя держится почти прямо, глаза ясные, а в них какая-то непостижимая самоуглубленность. Таких сильных спокойных людей водка почти никогда не разбирает до конца.
— Памяти? — еще раз переспросил Тимош. Переспросил совсем тихо, свистящим шепотом, так, что Василю даже страшно стало. — Ты тоже боишься памяти? Ты боишься, что можешь у кого-то украсть счастье?
— Я, то есть… — Василь вспыхнул и испуганно посмотрел на Тимоша. Ему захотелось рассказать все: о тех ракетах, о страхе возле скирды, освободить душу, и пусть тогда Тимош думает что хочет, ведь действительно никакой беды из-за него, Василя, не произошло. Но он понял, что Тимош имеет в виду нечто совсем иное, свое, а сказал так, почти наобум, ведь знал, что Василь собирается жениться на Марийке, а у Марийки погиб Иван.
— А ты думаешь — нет?!
Это не было вопросом, это было жестоким утверждением.
И тут Василя осенило, он понял все: почему Тимош пьян, почему не поехал в свое село, о чем сейчас думает и почему так страшно сказал о счастье. У него никогда не будет не то что счастья, а покоя на земле. До последней минуты жизни. Пока он был в отряде, пока мстил, рисковал жизнью — его душа удерживала какое-то равновесие, и никто, а может и он сам, не думал о тенях, стоявших за спиной, о муках, подстерегавших душу. Пока он рисковал жизнью и каждый день ждал, что она оборвется, до тех пор тени не имели на него права. Он сам шел к ним, стремился стать одной из них, и они прощали, потому что уже считали его своим.