* * *
Вторую неделю бродил Иван в прифронтовой полосе. С тех пор как увидел из своего укрытия полицаев и перебежал в островок кукурузы в конце огорода, а оттуда ползком в соседние огороды и дальше, в реденькие, занесенные песками кусты краснотала над ленивой и мелкой речушкой, назад он не возвращался. Шел лесами, лугами, на которых стояли серые стога, шел чаще ночами, прячась днем в копнах и брошенных халупах возле лесных кошар. А луга и болота, леса и перелески были такие же, как и у них возле Позднего.
В огородах еще можно было наломать кукурузы, капусты; накопать свеклы и моркови, в лесу нарвать орехов и диких яблок; однажды в маленькой лесной криничке — горстка воды — наловил вьюнов, криничка кишела ими, вьюны были какие-то полосатые, похожие на змей, — но не на чем было зажарить их, пришлось выбросить. Спичками разжился двумя днями позже. Несколько спичек и кусочек терки дала бабуся в лесном сельце. Он еле убежал из того сельца — туда въехала механизированная немецкая колонна. Потом еще несколько дней блуждал возле самого фронта. Иван надеялся, что фронт перекатится через него, ждал этого, устроив себе укрытие в парилке колесной мастерской на заброшенном лесном хуторе. Хутор, наверное, снесли еще перед войной — тогда посносили почти все хутора, — небольшой сад уже одичал, выродился, двор зарос кустарником, а огород, пожалуй, хозяева наезжали из села обрабатывать. Однако нынче они только посадили, а собрать не собрали, — может, что-то помешало, а может, и собирать было нечего: огород изрыли дикие кабалы. За войну их развелось видимо-невидимо, и они совсем не боялись людей. Несколько раз кабаны приходили ночью в огород. Иван сначала пытался пугать их криком, но это не помогало, и он стал заваливать вход в свою землянку кольями из порушенной ограды. Соседство было неприятное, особенно когда какая-нибудь тварь подходила близко, — они любили чесаться о вкопанные в землю, ошкуренные и закругленные вверху по диаметру колеса дубовые комли, на которых когда-то гнули лошадьми распаренные ободья. На шершавой дубовой коре, на квадратных гранях, за которые закладывали концы стесанных под ободья брусков, — пучки черно-рыжей щетины, вокруг — кучи нарытой земли, поврежденные корни, помет.
Слева, у самого леса, стоял ряд раскидистых колючих груш, и вся земля, и в особенности канава, которая когда-то отделяла усадьбу от леса, была усеяна дикими желтыми грушами. Они были вкусны, но Иван остерегался есть их помногу, уже и без того мучился животом.
А вообще это было очень удобное место: парилка у самого леса, заросшая дерезой, во дворе старый колодец, вода, хоть немного и гниловатая, подступала высоко, Иван доставал ее привязанным к шесту черпаком, в огороде еще можно было накопать картошки и свеклы. Дважды или трижды он даже разжигал костер в парилке — со двора его не было видно, да Иван и услышал бы любой звук. Пек картошку, свеклу, жарил кукурузу.