В парке гремела музыка. Неистовствовал джаз, вгоняя всех в свой ритм, подчиняя себе.
— Я где-то читал, — сказал Борозна, — что дикарям чрезвычайно нравятся наши вальсы и наша народная музыка. А мы ухватились за дикарские ритмы. Под этот грохот, под эти завывания мне кажется, что сейчас с кого-то, а может, и с меня снимут скальп.
— Вы сами можете с любого снять скальп, — сказала Неля.
Он засмеялся.
— Хотите испытать свои нервы? — И показал на американские горки.
Неля на горках кататься не захотела. Они катались на маленьких электромобильчиках, носившихся в замкнутом пространстве, сталкиваясь, налетали один на другого, преграждали путь, он стремился избегать ударов, а она, напротив, всякий раз подталкивала его руку, и они врезались в другие автомобильчики, их прижимали друг к другу, они смеялись, захваченные общим возбуждением и весельем. У него торчали кверху колени, и это тоже было смешно, а у нее рассыпался узел волос, и волосы летели за ее плечами золотым облачком.
Потом они ели мороженое в летнем павильоне и пили сухое вино, потом гуляли по темным аллеям парка, которые увлекали их то вверх, то вниз, подводили к обрывам, и глазам открывалось сияние огней Дарницы, с красными лентами реклам и блуждающими светлячками автомобильных фар, заманивали в чащи, где гасло собственное дыхание, а темнота создавала интимность, отгораживала от джаза, от гомона, от других людей, наполняла трепетом и непостижимым волнением. Казалось, все это устроено нарочно — свет и тьма, краска стыда и смелость темноты, снова свет и снова трепетное, тревожное ожидание темноты.
Борозна несколько раз пытался обнять Нелю, но она легко, почти незаметно вывертывалась и спешила под мерцающий свет головастых фонарей. Он раздражался; он думал о том, что она сознательно его распаляет. Разве он не ощущает, как пышут ее щеки, как дрожит ее рука, когда он берет ее в свою. Она распаляет его умышленно, распаляет и убегает. Это обдуманная тактика, тактика опытной женщины, которая хочет выйти замуж. Конечно, а почему бы ей и не стремиться к этому? Так-то оно так, но все равно, зачем ломаться, зачем строить из себя недотрогу. Ведь уже была замужем. Уже знает все… И хочет завлечь его… Хочет, чтобы он потерял голову. Чтобы шел в силки не просто так, а с восторгом… Нет, этого не будет. Ну, она красива… Так сказать, стоящая… Но этого не будет.
Они сами не заметили, как сошли с асфальтированной аллеи на протоптанную по склону дорожку, остановились на меже темноты и света, возле камня, бывшего когда-то или памятником, или постаментом памятника. Он смотрел ей в глаза, на светлые искорки, проскакивающие в них, и не мог проникнуть в их глубину, смотрел на улыбку на четко обрисованных губах и раздражался все больше. Ему страстно хотелось этих губ, хотелось ее, он снова попытался обнять ее, но она решительно отбросила его руку. В его душе что-то екнуло, ему захотелось сделать ей больно, на его губах появилась злая усмешка, он ее не скрывал, а, казалось, задержал нарочно и сказал: