Чайник щёлкает, и она отворачивается. Наливает себе кипятку. Двигает табуретку, садится к столу. Достаёт с полки конфетки в пиале.
– Дак чего, супу будешь?
– И выправили? – спрашивает Жу. После крика голос охрип, так часто бывает.
– Чего? – не понимает Манефа.
– Выправили ножки?
– Дак а то! Знашь, как бегал, самое это!
– А теперь как?
– Дак теперь-то он не живой, – говорит она равнодушно. – В девяносто четвёртом году, самое это…
Жу чувствует себя неловко, а Манефа как будто не замечает. Кидает в кружку пакет, мешает ложечкой. Привстаёт и включает телевизор. Там в мутных разводах появляется говорящая голова, но что говорит, не слышит ни Жу, ни Манефа – звука нет, одна голова. И всё-таки некоторое время они смотрят на экран, как будто что-то понимая.
Пока Жу не приходит в себя.
– Пойду я. В баню, – говорит и встаёт с дивана.
– Иди-иди, – кивает Манефа, не отрываясь от экрана. – Там, у туалета, направо. Найдёшь?
– Найду, – кивает Жу.
– Холодная в ведре у двери, горяцая в боцке на пецке.
– Я разберусь, – говорит Жу и выходит.
Кажется, уже светает. Неистово поёт соловей у самого дома. Огород как будто ещё спит, кустики помидоров, или чего там, в рядок кажутся вялыми. Жу стоит у двери в баню, держится за ручку. Не решается зайти. Баня низенькая, старая. Крыша на уровне глаз.
– А тебе это точно надо? – начинает брат, и это подстёгивает.
– Точно. Сто проц. Стой тут.
Жу решительно открывает дверь и шагает.
Предбанник, закуток. Вторая дверь – в парную. Свет – через крошечное окошечко, и в темноте Жу налетает на здоровое ведро. Плещется вода на кеды – холодная. Чертыхаясь, Жу отодвигает ведро в сторонку, разувается, приоткрывает дверь в парилку и заглядывает.
Пусто, влажно, темно. Но глаз привыкает и выхватывает – деревянные стены, лавка, тазик на полу, бок печки. Жар обдаёт лицо и голову. Влажный, душный жар. И запах – сильный запах берёзы, размокших листьев.
Но никого. Точно – никого.
Жу шагает внутрь, закрывает за собой дверь и начинает раздеваться. Стаскивает куртку и толстовку. Снимает штаны, полосатые, в которых весь день, как клоун. Футболку. Трусы. Голышом стоит на мокром полу. Кожа краснеет. Жар обнимает тело, и оно становится вдруг влажным, нежным, мягким. Как будто бы не своим. Первозданная глина, лепи из неё что хочешь. Девочку. Мальчика. Человека.
Жу стоит с закрытыми глазами. Сердце стучит. Надо помыться. Как раньше. Это не трудно. Прикоснуться к этому телу. Не чужому. Просто телу. Это не стоит ничего.
– Эй! – голос брата. Не из-за двери – снаружи, у окна. – Ты там живая?
– Тебе сюда нельзя! – кричит Жу. – Не гляди!