В поисках лучшего выхода Z перебирал все альтернативные схемы, какие приходили на ум, от отчаянного броска в американское посольство до пластической хирургии и имитации собственной смерти. Но он знал, как работают его преследователи, ведь он сам работал на них. Это и теория хаоса, и теория игр, и методы психологической войны, и лучшая разведка и контрразведка – все вместе. Он строил замысел, а затем препарировал его, отматывал назад, устраивал детальный разбор своего поведения в свете их поведения, а затем, вновь проталкиваясь вперед, определял шаги, необходимые, чтобы, имея в виду их реакцию на его реакцию на их реакцию, выйти из этой переделки. Он не мог найти ничего лучшего, чем первоначальный план, уже, впрочем, нарушенный: лететь домой заботиться о больной умирающей матери, которая на самом деле совершенно здорова.
Он знал, что сходит с ума. Его, словно узника в камере, стремительно доводило до помешательства безжалостное кружение его собственных кошмарных мыслей. Лучшее сравнение, какое ему, занятому изучением своей комнаты, приходило на ум, было порождено стенами его первого жилья в Иерусалиме – комнаты, которую он делил с Йоэлем, тоже студентом Еврейского университета. В дождливый сезон там становилось сперва очень холодно, а затем и очень сыро, и в конце концов дожди и ветер делали свое дело: стены покрывались каплями, мокли и не высыхали, внутри делались такими же, как снаружи. Доходило до того, что можно было рукой собирать с них воду.
Всюду, где формировалась капелька, вскоре возникал маленький цветок черной плесени, и в первой половине зимы эти цветки распускались, ширились и соединялись, пока к середине сезона вся стена не становилась черной.
То же самое, Z понимал, происходило сейчас у него в голове. Каждый день тревоги, каждый день ожидания чего-то неизвестного и непостижимого ощутимо менял характер его мыслей, дурные идеи набухали каплями и начинали блестеть. Он чувствовал, что температура его сознания меняется, видел первые пятна черноты на своем рассудке.
Он пытается направить свои иерусалимские воспоминания к более счастливым временам, к теплым университетским дням на горе Скопус, к тому, как они сидели с Йоэлем и пили пиво в пустом амфитеатре в дальней части кампуса, как оба молчали, любовались песчаными холмами, спускающимися к Мертвому морю, глядели вдаль, на возвышенности Моава, на иорданскую территорию. Но удержать эти мирные мысли, даже когда он до них дотягивается, не получается. Те блаженные минуты в том блаженном месте сейчас для него мертвы.