– Разворачивайтесь, – велела она. – Вы ошиблись адресом. Вам в «Пять кедров». В психушку.
Можно подумать, она посылала их за молоком, за видеофильмом или отправляла искать по темным улицам сбежавшую собачку, которую дети упустили.
– Это что, шутка? – спросил шофер.
– Вовсе нет, – заверила его Робин. И обернулась к Марти: – Иначе в другой раз, как только ты выйдешь за сигаретами, на пруд или за газетой в конец лужайки, исчезнем мы. Я, дети, весь дом. Один поворот за угол квартала – и ты, вернувшись, увидишь парковку или картофельные грядки. Соседи даже не вспомнят, что тут раньше было.
– А брат твой знает, что ты здесь?
– Я для него умер, – говорит Человек без имени. – Сидел по мне шиву[24], порвал рубаху.
– За что он так с тобой? – спрашивает Марти.
– Было за что.
– Да уж раз такой благородный человек от тебя отказался, значит, была причина.
Санитар пытается выманить их на ужин. Он обращается с Человеком без имени как с недоумком. Но тот, почти не меняя позы, с удивительным проворством, выкинув руку, хватает санитара между ног. Санитар истошно вопит – у Человека без имени железная хватка, и, чтобы разжать его пальцы, требуются усилия нескольких сиделок.
– Ну, ты доигрался, – замечает Марти.
И Человек без имени действительно доигрался: до конца дня его запирают в одиночной палате.
Он их позорит. В этом главная вина Марти. И Робин, упрекая его в этом, каждый раз пытается втолковать ему, что именно он сделал не так – повесил ли на них новые долги или же в очередной раз поставил будущее семьи под угрозу. Ну и, конечно, бесчисленные передряги, суть которых, насколько он может судить, в том, что Марти ведет себя как ему заблагорассудится, а его близкие сгорают со стыда.
Вот это-то и привело Марти в кабинет к раввину восемь лет назад. Невинная шалость – подумаешь, подергал за купальный костюм, подурачился с Сэмми и его товарищами у бассейна.
У Марти до сих пор перед глазами те рамки фотографий на столе у раввина. Сам раввин напротив, за широким письменным столом, а между ними – черные задники рамок, торчат как надгробия.
– Родной сын, ребе, – оправдывался Марти. – Родной сын, моя плоть и кровь, заявляет: «Лучше бы ты умер».
– И за это он его ударил, – продолжала Робин, стиснув обеими руками сумочку на коленях. – Сначала пугает ребенка до смерти, а потом как даст по щеке, даже зуб выбил.
– Молочный, – уточнил Марти.
– У мальчика вся щека посинела. – На глазах Робин выступили слезы. Она не вытирала их, тушь текла по щекам, руки по-прежнему сжимали сумочку. – Я не могу так больше, ребе. Я ведь еще молодая женщина.