Ицик пожалел, что напугал ребенка. Гнев еще не прошел, но теперь ему было стыдно. Он обвел взглядом толпу воскресных покупателей и испуганных малышей – они во все глаза смотрели на него. Ицик искал дружественное лицо, спокойное лицо, и не находил. Он понимал, что перешел грани приличия и дело зашло слишком далеко, невозможно теперь как ни в чем не бывало вновь усесться на трон и кивнуть эльфу в армейских ботинках, чтобы тот подпустил к нему следующего ребенка. Он схватил помпон, свисающий с бутафорского колпака, сорвал колпак – под ним обнаружилась большая черная ермолка.
– Еврею, – загремел он – его голос шел откуда-то из недр огромного живота, – эта работа не подобает.
Одна женщина где-то в середине зала упала в обморок, не выпустив руки визжавшей дочки. Она повалилась на бархатный канат, отчего повалились и медные столбики, и в толпе, и без того взвинченной, началась паника: люди метались, сшибая алюминиевые елки и бумажные леденцы. Эльфы засуетились, но их инструктировали всего несколько часов, так что к подобным происшествиям они готовы не были и только ругались и кричали. А один эльф, тайный сотрудник службы безопасности, зажимая крошечный наушник в остроконечном ухе, что-то сердито нашептывал в свой зеленый бархатный воротник, после чего в дверях возникли еще два эльфа, один чернокожий гигант, другой – коренастый, бледный, как искусственный снег.
Эта парочка подхватила под руки еврейского Санту-самозванца, которого держали в магазине только из страха. Зря его позвали, настоящая у него там борода или не настоящая, – это ясно было с самого начала. И от него давно бы избавились, раз десять бы избавились от Ицика, если бы руководство не попало в переплет: универмаг только в сентябре выплатил два и три десятых миллиона долларов за то, что уволил ВИЧ-Санту, и в кассе не осталось ни цента ни для раввина Санты, ни для пенджаби Санты – и поди пойми, как быть с третьей кандидатурой, госпожой Санта, а она на этот раз действовала через адвоката.
Когда Ицика уводили, его сменщика, с бутербродом в руке, уже вталкивали в зал через боковую дверь. Мать мальчика пробивалась через очередь или то, что еще недавно было очередью. Орудуя сумками, как боевыми топорами, она продвигалась к сыну. Она звала его, и ее панические вопли перекрывали гул толпы, так что Ицик, даже не видя ее, понял, кто это кричит. Добравшись наконец до сына, она погладила его по голове и, заметив, что трон опустел, а ребенок вроде бы цел и невредим, задала вопрос, на который каждая мать ждет ответа со страхом: