Ради усмирения страстей (Энгландер) - страница 98

Потом Гита подумала о себе, представила оставшиеся годы, последний отрезок жизни. Пусть он будет коротким, подумала она. Хоть и знала, что будут ее дни сто двадцать лет[74]. И будет с ней все как в старушечьих байках, где у покойников отрастают желтые когти и жесткие космы. Сказки это или нет, но Гита знала, что таков ее удел – погребенная заживо, в бесконечном ожидании, с кольцом нежеланного мужчины на иссохшем пальце, и с ученой бородой, которая все растет и растет. Насколько глубоко ушли корни, даже Лили представить себе не могла. Волосы росли из костей.

Ради усмирения страстей

Кровати полагалось расставлять на ночь в те дни, когда близость не разрешена, но Хава-Бейла уже много месяцев не сдвигала их. Спать ложилась только на своей «менструальной» постели, и, как ни упрашивал ее муж, отказывалась – с самого начала – перелечь.

– Да ты же чистая, – сказал Дов-Биньямин в спину жене, та – чтобы еще больше ему досадить – спала отвернувшись к стенке.

– Не чистая.

– Неправда, Хава-Бейла. Такого быть не может. И я прекрасно помню, когда ты в последний раз ходила в микву. У женщины не могут ее дела…

– Ее дела? – сказала Хава, засмеялась, будто поймала его на лжи, и повернулась лицом к комнате.

– Не могут у женщины менструации продолжаться так долго, хоть неделя чистых дней должна же быть! И жене не следует так долго не подпускать к себе мужа. К тому же сегодня шабос[75], двойная мицва – когда, как не в шабос, заняться любовью?

Хава-Бейла снова уткнулась в стену. Обхватила себя руками, будто обняла.

– Ты же моя жена! – сказал Дов-Биньямин.

– Так Бог решил, не я. С тем же успехом я могла бы на этом свете стать куском мыла или кугелем[76]. И лучше, – сказала она, – лучше бы мне стать или тем, или другим.


В ту ночь Дов-Биньямин спал, примостившись на самом краешке кровати – так близко к жене, как только мог.

После шабоса Хава медлила: долго не заходила в спальню, держалась до последнего. Когда же наконец зашла – Дов к тому времени дремал в кресле у балкона, – то бухнулась в постель прямо в одежде, даже шейтл не сняла.

Дов, сонный, качнулся вперед, шляпа скатилась на пол. Он проснулся, увидел жену, поднял шляпу и, локтем смахнув с нее пыль, положил на тумбочку. Как прекрасна была она, свернувшаяся калачиком в платье! Как заколдованная принцесса, подумал он. Дов стянул со своей кровати простыню. Хотел укрыть ее, укутать свою Хаву. Но вместо этого швырнул простыню в угол. Он выключил свет, расшнуровал (но не снял) ботинки и лег спать на кафельном полу возле жениной кровати. Подложив под голову локоть вместо подушки, Дов заснул, и снилось ему лимонное мороженое, которое в детстве покупал ему дядя, и рев самолетов, пролетавших над головой в самом начале войны Йом Кипура