В комнате был полумрак, в свете затененной настольной лампы и телеэкрана я едва различил лица гостей. Кроме Стаса у телевизора, как я и ожидал, сидели две Неллины подружки с Останкина, невзрачные, но шустрые девчоночки лет под сорок, и муж одной из них, известный сценарист. Еще три кресла, повернутые к экрану, были не заняты, на одном лежало вязанье.
— Всем привет, — сказал я. — А где хозяйка?
Никто не обернулся, только незамужняя девчоночка неопределенно махнула рукой в сторону кухни.
Я посмотрел на экран. Показывали съезд народных депутатов, транслировали живьем, что в ту пору было для нас внове.
Все было для нас в ту пору внове: и кооперативы, и уличная торговля, и баночное пиво, и ученое слово «плюрализм». Мы еще с трудом выговаривали это слово, а партийные бонзы, всего несколько лет назад готовые распять любого, кто его произнесет, со смаком шепелявили с трибун: плу-ра-лизьм. В то чудное время в Кремлевском дворце съездов порой заседали до рассвета, и до рассвета же светились окна квартир голубоватым телевизионным сияньем, и мог мне в четыре утра позвонить Левушка, или Артем, или Стас: ты слышал, что этот отмочил?
На экране мелькнула трибуна с бронзовым ботаническим гербом, потом взбудораженный зал, потом лысая с отметиной голова Горби — он объявил перерыв. Сидевшая ближе всех к телевизору незамужняя девчоночка щелкнула выключателем, экран погас, зрители отодвинули кресла и повернулись ко мне.
Н е з а м у ж н я я. Ты слышал?
Я. Нет, я только что вошел. А что?
С ц е н а р и с т. Они совсем с ума посходили — предлагают убрать Ленина из Мавзолея. Что вы на это скажете?
Я. Ничего. Мне все едино — что есть он, что его нет. Он мне не мешает.
Н е з а м у ж н я я. Довольно распространенная и весьма подленькая точка зрения. Если все так станут рассуждать…
Я. Чего ты от меня хочешь? Мне действительно все равно.
Н е з а м у ж н я я. Тебе все равно, ему все равно, им все равно… А лысый лежит себе и будет лежать до скончания века. И пока лежит, в этой несчастной стране ничего не переменится.
С ц е н а р и с т. Оставьте Ленина в покое. Если что-то здесь еще объединяет людей, так это он и то лучшее, что он создал. Никто работать не хочет, а ты талдычишь о переменах.
З а м у ж н я я. Но, согласись, в их аргументах есть разумное. Его же собственная воля — быть похороненным рядом с матерью. Разве это не заслуживает уважения? Наконец, мы не язычники, мы живем в христианской стране…
С ц е н а р и с т. А, и ты о христианстве вспомнила! Сколько лет живу с тобой, что-то раньше такого не слышал. Ты только подумай, какое незаслуженное оскорбление эти крикуны наносят миллионам стариков, ветеранам.