Я исчерпал все ходы. Других «книжек» у меня не осталось.
«Хонда» внезапно остановилась — я узнал дом Шурки.
Надо было благодарить, прощаться и вылезать из машины. Я медлил. Барби молча смотрела перед собой.
— Давай выкурим по сигарете, и я пойду, — предложил я.
Мы закурили и продолжали молчать. Когда моя кэмелина догорела до фильтра, я швырнул бычок в окно и обреченно взялся за ручку двери. Барбара, аккуратно придавив свой окурок в пепельнице, повернулась ко мне.
— Бога ради, прости меня за сегодняшнее. Я правда очень устала. Если хочешь… Если хочешь, встретимся завтра. Ладно? — И она легонько-легонько коснулась кончиками пальцев моей заросшей щеки. — Ты позвонишь?
Я завязывал галстук перед зеркалом, а Шурка, ехидно улыбаясь, наблюдал за моими приготовлениями.
— Хорош невозможно! И галстук в тон, под цвет глаз.
Шурка был прав: галстук из его гардероба я почему-то выбрал красноватых тонов, и глаза у меня почему-то были красные — то ли и впрямь перебирал в последние дни, то ли просто переволновался.
— Но я бы на твоем месте непременно еще раз побрился, — продолжал издеваться Шурка. — Когда идешь на свидание с такой чистой, целомудренной девушкой, я бы сказал, с цветком благоуханным… Станешь ей цветы преподносить, ручку целовать и ненароком между ног небритой щекой оцарапаешь.
И тут его ирония была небеспочвенной: я только что второй раз за день побрился — моя не такая уж нежная кожа плохо перенесла внерегламентный уход, щеки и подбородок были покрыты мелкими кровоточащими порезами. Впрочем, иронизировать Шурке уже надоело — он перешел к прямым оценкам моего, как он считал, абсолютно неадекватного поведения.
— Ну ты и мудила, однако! Упал на первую смазливую рожу. На кой хрен тебе сдалась эта черножопая, скажи на милость? Коли уж Натан ее под тебя подкладывает, значит, там и впрямь пробу некуда ставить.
— А мне плевать, мне очень хочется… — пропел я, пытаясь отшутиться, хотя Шурка, по правде говоря, меня уже изрядно достал.
— Хочется — перехочется, — упорствовал Шурка. — Через несколько дней уезжаешь, неизвестно, когда теперь снова увидимся, мог бы и с нами посидеть. А уж коли так подперло, я тебе по телефону такую кралю вызвоню, пальчики оближешь. Хочешь черную, хочешь белую, как молочный поросенок, хочешь желтую, что твоя болезнь Боткина. Хоть в клеточку. Сама сюда приедет, чистенькая, подмышки выбриты, пахнет дезодорантом, аккуратненькая, — отсосет, все сделает как надо. В сотню уложимся — плачу я.
Должно быть, Рита слышала весь наш разговор и наконец не выдержала. Из кухни раздался ее зычный окрик: