И вот теперь, когда Мешак заявил ему, что во время заупокойной службы он должен будет обойтись без упоминания геенны огненной, брат Мерримен согласно кивнул.
– Да, для Саскии это лишнее. – И он принялся старательно припоминать поминальные службы, на которых присутствовал в молодости. – Следует петь псалмы, – громко сообщил он, – а процессия должна двигаться к могиле. Затем необходимо прочесть панегирик, в котором перечислить добрые дела Саскии. Дальше – гимны, потому что Саския любила петь. И угощение напоследок. Идемте, обсудим, как все должно быть. – Он приглашающим жестом указал на свою хижину, только что отстроенную после того, как ее сожгли индейцы. – Нам понадобится гроб, – сказал он, пропуская Мешака внутрь.
– Сделаю, – обронил Мешак, и в голосе его прозвучала тоска. – Запросто.
Мешак работал всю ночь при свечах и лучинах, и к следующему утру был готов отличный кедровый гроб. Заплаканный Нотт помог ему донести его до своей хижины, где на дубовом столе, который смастерил для нее Кулли, лежала Саския. Венера и Кейтлин обмыли Саскию, одели ее и укутали лучшей шалью. Вместе с Рианнон, Китти, Сюзанной и Малиндой они провели у тела покойной всю ночь.
В «Лесной чаще» Китти сообщила страшную новость матери. Когда же София уставилась на нее своим обычным пустым взором, Китти пронзительно закричала:
– Саския умерла, мама. Умерла! Умерла! Умерла! И ты тоже, наверное!
Анри взял Китти за плечи, резко встряхнул и велел ей перестать говорить всякие глупости, но Китти продолжала кричать до тех пор, пока отец не выволок ее из дома в сад, но и там она не унималась.
София тупо смотрела в огонь, когда Анри и Китти наконец легли спать.
На рассвете она плотнее запахнулась в шаль, словно надеясь, что та не даст ей развалиться на части, и спустилась в хижину Стюартов, прихватив с собой поднос с печеньем из пресного взбитого теста с дольками ветчины. Собрав последние остатки пшеничной муки, София мяла и взбивала тесто так, как не требуется даже для такого печенья, пока от шума не проснулся Анри и не забрал у нее из рук деревянный молоток, и тогда она разрыдалась в его объятиях.
Когда время в хижине Нотта и Саскии уже близилось к полудню, Мешак положил руку на плечо другу.
– Нотт, пора.
– Знаю. – Глаза Нотта покраснели от слез. – Я все надеялся, что, быть может…
– Кулли сегодня не вернется, Нотт, – сказал Мешак. – Я понимаю, чего ты ждешь, но мальчик вернется тогда, когда вернется. Он же ничего не знает.
– Саския расстроилась бы из-за того, что его нет с нами, – с горечью произнес Нотт. – Она обожала парнишку.