Тимоти появился, когда я собрался ложиться спать. Он вошел ссутулившись, угрюмый и мрачный, и какое-то мгновение я не мог понять, зачем он здесь.
– Ладно, – произнес он, присев возле стены. – Давай закончим с этим побыстрее, договорились?
– У тебя сердитый вид.
– А так и есть. Меня злит вся эта куча дерьма, в которую меня заставили вляпаться.
– Не надо срывать злость на мне, – сказал я.
– Разве я срываю?
– Лицо у тебя не очень-то приветливое.
– Какая там, к черту, приветливость, Оливер. Сразу после завтрака я почувствовал, что отсюда надо делать ноги как можно скорее. Кстати, сколько мы здесь уже торчим? Две недели, три недели? До хрена, сколько бы ни было. До хрена.
– Ты знал, когда соглашался, что это займет какое-то время, – сказал я. – Испытание никак не может пройти быстро – четыре дня и привет. Если ты выйдешь из игры сейчас, ты все нам испортишь. И не забывай, что мы поклялись…
– Поклялись, поклялись, поклялись! Ах ты, господи, Оливер, да ты заговорил, как Эли! Ты меня ругаешь, пилишь, напоминаешь, что я в чем-то поклялся. Господи Иисусе, как мне осточертела вся эта паршивая тягомотина! Вы трое держите меня словно в психушке.
– Все же ты злишься на меня. – Он пожал плечами.
– Я злюсь на всех и вся. Больше всего, кажется, на себя. За то, что ввязался в это. За то, что не хватило ума сказать с самого начала: на меня можете не рассчитывать. Я решил, что это будет забавно, и поехал за компанию. Забавно! Не тут-то было!
– Ты думаешь, что все это пустая трата времени?
– А ты?
– А я нет, – ответил я. – Я чувствую, как меняюсь с каждым днем. Повышаю контроль над своим телом. Расширяю диапазон восприятия. Настраиваюсь на что-то большое, Тимоти. То же самое происходит с Эли и Недом, и я не вижу никаких причин, мешающих тебе чувствовать себя точно так же.
– Психи. Трое ненормальных.
– Если ты попробуешь поменьше дергаться на этот счет и по-настоящему займешься медитацией и духовными упражнениями…
– Что я говорил? Опять меня пилишь.
– Извини. Больше не буду, Тимоти. Забудь.
Я глубоко вздохнул. Тимоти был, пожалуй, моим лучшим, если не единственным другом, но мне вдруг стало тошно на него смотреть, смотреть на его крупное мясистое лицо, на его коротко стриженные волосы, стало тошно от его высокомерия, его денег, его предков, его презрения ко всему, находящемуся за пределами его понимания. Я произнес ровным, холодным тоном: