– Послушай, раз тебе здесь не нравится, уходи. Просто уйди. Я не хочу, чтобы ты считал, будто я тебя удерживаю. Ты уйдешь, если этого хочешь. И не волнуйся насчет меня, насчет клятвы и всего прочего. Я сам способен о себе позаботиться.
– Я не знаю, чего я хочу, – пробормотал он, и на мгновение раздраженная мина покинула его лицо. Вместо этого на нем появилось выражение, с которым мне трудно было представить Тимоти: выражение замешательства и беззащитности. Оно тут же исчезло, и он снова хмуро посмотрел на меня.
– И еще одно, – опять раздраженным голосом сказал он. – Какого черта я должен рассказывать кому-то свои секреты?
– Не должен.
– Но брат Ксавьер сказал, что надо.
– А тебе-то что? Не хочешь, не рассказывай.
– Это часть ритуала.
– Но ведь ты не веришь в ритуал. В любом случае, если ты завтра уйдешь отсюда, тебе не надо делать ничего из того, о чем говорил брат Ксавьер.
– Я разве сказал, что ухожу?
– Ты сказал, что хочешь уйти.
– Я сказал, что почувствовал, что надо уходить. Но не говорил, что собираюсь уйти. Это не одно и то же. Я еще не решил.
– Это уж на твое усмотрение: остаться или уходить. Исповедоваться или нет. Но если ты не собираешься делать то, зачем тебя прислал сюда брат Ксавьер, тогда уходи и дай мне немного поспать.
– Не зли меня, Оливер. Не надо на меня давить. Я не могу решить так быстро, как тебе хочется.
– У тебя был целый день, чтобы решить, рассказывать или не рассказывать.
Он кивнул, потом наклонился вперед, пока его голова не оказалась между коленей, и очень долго так сидел и молчал. Раздражение у меня прошло. Я видел, что он разрывается на части. Такой Тимоти был для меня совершенно непривычен. Он и хотел бы преодолеть внутреннее сопротивление, хотел бы окунуться в ритуалы Дома Черепов, но все же презирал все это настолько, что не мог пересилить себя. И я на него не давил. Посидев так некоторое время, он наконец поднял голову и сказал:
– Какие гарантии ты можешь дать, что не станешь трепаться, если я расскажу то, что должен рассказать?
– Брат Ксавьер велел нам не распространяться насчет услышанного во время этих исповедей.
– Все верно, но ты обещаешь держать язык за зубами?
– Неужели ты мне не доверяешь, Тимоти?
– В этом деле я не доверяю никому. Это способно уничтожить меня. Брат не ошибался насчет того, что у каждого что-то есть за душой, чего он ни при каких обстоятельствах не хотел бы вытаскивать наружу. Да, я наделал немало пакостей, но это настолько гнусно, настолько чудовищно, что это можно назвать почти священным, сверхъестественным грехом. Меня все станут презирать, если узнают. Даже ты, наверное, станешь меня презирать. – Его лицо посерело от внутреннего напряжения. – Не знаю, хочу ли я об этом говорить.