Между Шлаве и Мариенвердером на путешественников напали разбойники. Слава Господу, удалось отбиться. По-видимому, повар и лакей проявили подлинную храбрость. Но почему-то не принято составлять восторженные, или, скажем по-старинному, восхитительные реляции о лакейской храбрости. О солдатской же храбрости пишут очень охотно, хотя мы прекрасно знаем из истории битв, что на каждого победителя обычно имелся свой побежденный и что улепетывающих вояк, если верить военным писателям, всегда было значительно больше, чем героев.
В Кенигсберге путешественники вынуждены были передохнуть два дня. От скуки лжеграфиня решила почитать вслух сочинение Христиана-Августа. Она посадила Фике перед собой и, достав из чемодана «Pro memoria», принялась декламировать с листа, подражая в интонациях знаменитой берлинской актрисе.
Фике, мысля о своем, вначале слушала не очень внимательно.
— Сударыня, — обратилась к ней Иоганна-Елисавета в декламационном тоне, — делаю вам наставительную рекомендацию не пускать фразы мимо ушей. Ваш отец желает, чтобы у его дочери была душа, наклонная к добру.
И, не дав провинившейся открыть рта, стала на высокой ноте продолжать чтение:
— «…никто не может ни заслужить, ни достигнуть царства Божия собственными делами, обетами или заступничеством святых, но все происходит от заслуг Христа, Сына Божия. Что сходно с этим верованием, то дочь моя может принять, все же несходное должна отвергнуть. При этом она должна иметь при себе лютеранскую Библию, молитвенник и другие лютеранские книги и взывать к Господу Богу, чтобы он до конца живота ее сохранил в ее вере».
На этом чтение и окончилось, хотя Фике из всех сил показывала, как говорилось тогда, «вид внимания». Мы должны признать, что Иоганна-Елисавета была менее терпелива.
Недаром же она сама себя называла Блуждающим Огоньком.
— Спрячьте, сударыня, сочинение вашего отца в чемодан. В Петербурге мы продолжим чтение.
Фике, взяв листы, понесла их к чемодану на вытянутых руках. Вероятно, она боялась расплескать наполнявшую их мудрость.
Осоловевшая лжеграфиня Рейнбек пустила носом первую тоненькую трель.
— Желаю вам самых сладких сновидений, — сказала Фике и подсунула Блуждающему Огоньку под голову шелковую подушку.
— Благодарю вас, сударыня.
* * *
Прямая улица. Прямые дома. Они будто подняли кверху руки: башни, башни, башни.
Фике на подоконнике стала писать письмо отцу. «Государь…»
Слова ложились на бумагу такие холодные, такие послушные, такие вязкие, что даже самой Фике они чем-то напоминали оставшуюся позади прусскую грязь — кофейные недопитки: