«…умоляю Вас быть уверенным, что Ваши увещевания и советы навечно останутся запечатленными в моем сердце, равно как и семена нашей святой религии в моей душе, которой прошу Господа ниспослать все силы, необходимые, чтобы выдержать те искушения, которым готовлюсь подвергнуться…»
Фике подняла глаза: прямая улица, прямые дома; они будто подняли кверху руки.
Окончив письмо, примерная дочь вывела скрипучим пером: «Кенигсберг, в Пруссии, 29 января 1744».
Точно. Аккуратно.
Немка.
Какая салютация!
У цербстской княгини было такое чувство, словно ее посадили в теплое молоко.
— О Боже, я, кажется, сбилась со счета, — всплеснулась она, — который раз выпалили, сударыня?
— Стоит ли, право, считать, — сказала Фике.
Она была несгибающаяся, улыбающаяся, спокойная, с учтивостями. Что же тут за сюрприз? Все так и должно быть: и этот камергер Нарышкин с бесценными собольими шубами и палантинами от императрицы, и князь Долгоруков, вице-губернатор города Риги, переехавший через двинский лед, чтобы встретить, и эта склоненность генерал-фельдмаршала Ласси, и склоненность генерал-аншефа Салтыкова, имеющего у себя под стражей в замке Дюнамюнде бывшую правительницу империи, бывшего императора-младенца, бывшего генералиссимуса русской армии, принца Антона-Ульриха.
Трубы, трубы, трубы.
Литавры, литавры, литавры.
Барабаны, барабаны, барабаны.
И склоненность приветствующего магистрата, и эта золоченая карета, в которой цербстские путешественницы въехали в город, и гоф-фурьеры, и лейб-гвардейцы в белых кружевных манжетах, в белых шелковых бантах и в золотых кистях, и кирасиры полка Петра Федоровича, одетые как на параде: лосиного колера колеты с красными бортами.
— Это сон, — прошептала Иоганна-Елисавета.
Часовые, часовые, часовые, ночующие в ружье.
— А мне кажется сном наша жизнь в Цербсте, — ответила Фике.
* * *
Из Риги предприняли путь в 11 часов утра.
— Надо закидывать ногу, — обучал несгибающуюся принцессу первый российский щеголь, камергер Нарышкин, — закидывайте, закидывайте вот этак.
И камергер творил прекомический пируэт.
— Ах, сударь, я не умею.
— Как в кадрильи: раз-два! Раз-два!
И ничего не вышло.
Фике не предвидела, что от невесты наследника русского престола потребуется умение закидывать ногу.
В беспомощном состоянии оправдывалась она перед камергером.
— Очень странные сани.
Нарышкин сказал:
— Это сани Петра Великого.
Тогда Фике немедля закинула ногу и смешно повалилась на груду шелковых перин, прикрытых атласным одеялом.
— В сущности, это мчащаяся кровать, — пояснил Нарышкин, — укладывайтесь поудобней. Положите под голову еще подушку. Желаю вам самых прекрасных сновидений.