Москва ругалась.
На низких домовых крышах, на тесовых надворотнях, кровлях и на куполах, схожих с золотыми горшками и плошками, лежал снег грудами грязного белья.
Императрица Елисавета Петровна была совершеннейшая танцовщица, подававшая собою всему двору пример правильного и нежного танцевания.
А соли в Москве не было.
Только в немногих улицах стояли слюдяные фонари на столбах, выкрашенных синею и белою краской.
* * *
— Брюху без соли, что дитю без матери, — проронил с мрачной серьезностью малыш в бабьей дырявой кофте.
— Чего? чего? — и сутулый старик незло потянул за рыжие вихры малыша, свирепо локтями расчищающего себе дорогу к дощатой лавке. — Эк, какой шустрый!
— Чей паренек-то?
— Петуховой вдовы сын.
Кто-то сказал:
— Хоть мочись во щи, чтоб солоней были, прости Христос.
— А солдат ходит в веселых видах, — выкрикнула долгоносая баба.
— Ему по казенную соль в лавку, что в свой карман.
— Усчастливилась синяя сатана.
— Воры!
— Чует муха, где струп.
— Воры!
— Ух, спереду любил бы, сзаду убил бы, — с той же мрачной серьезностью пробасил Петуховой вдовы сын, залезая пальцем в нос-репку.
— И то, в колья бы их!
— Вот и я говорю, в колья! Дьяволов!
— Эк, какой шустрый! — повторил ласково сутулый старик.
Но малыш, с глазенками как две большие веснушки, даже не удостоил его взглядом.
* * *
Бароны Строгановы писали доношение в сенат и в коллегии, что в соляной беде они не повинны, что во всем Бог, что соль с пермских варниц села за мелководьем, что нужны люди для перегрузок, а их нет.
Если дама бросила перчатку, это служило знаком приглашения на «менувет».
«Воры! Воры! Воры!» — бурчало в московских улицах, уложенных тесно, как кишки в брюхе.
Патрульные разъезды берегли спокойство.