Плакала.
Дышала на полотняный комочек и прикладывала его к векам.
«Во дворце, наверно, будет вся нация». Так Фике упорно называла придворную толпу.
В Петербурге супругу и дочь прусского фельдмаршала, приехавших в Россию с несколькими чемоданами, снабдили модною гардеробой. Девицы Карр и Салтыкова научили Фике прическе с вытянутым до половины щеки локоном и с бантами, из которых торчали цветы.
Оказалось, что императрица терпеть не может такой прически, потому что ее выдумала Анна Леопольдовна.
Господи, что же надеть из петербургских платьев, чтобы стать толстой? А то Петр Федорович опять, разговаривая со мной, будет смотреть на мамин зад. У императрицы зад гораздо шире, чем у мамы, раза в два. Говорят, что Елисавета Петровна съедает за обедом целый косяк буженины, индейскую курицу и лопату пирогов. Я теперь тоже буду съедать лопату пирогов и тогда стану вдвое шире мамы. Господи, как же причесаться, чтобы угодить государыне? У всех женщин в России лица намалеваны. Надо сказать, чтобы мне принесли белил, румян и сурьмы. Нации нравятся намалеванные. Всегда буду ходить с красными щеками, с белым носом и с черными толстыми бровями. В России любят все толстое. А в Брауншвейге бы тыкали пальцем, Брауншвейг жалкий город».
И снова плакала — почему не умеет говорить по-русски: «Папа виноват, он же знал, что Россия великая страна».
Но плакать старалась одними губами, без слез, «а то веки будут красные и не понравлюсь».
Алексей Петрович Бестужев-Рюмин пронзающими щелками смотрел на Москву.
— Даже бездельные горы, на которых расположена эта деревня, называются тут вздорно: гора Варгуниха, гора Варвара, Пупыши… Пупыши… Все они Пупыши!
Но последние слова уже относились не к бездельным холмам московским, а к злодеям вице-канцлера — к Лестоку, к Брюммеру, к Шетарди, к приехавшей княгине Ангальт-Цербстской. «Фридерикова кочерга, станет теперь ею король прусский из печи жар загребать».
А про Мардефельда вице-канцлер думал: «Посла завистливого государства не можно лучше сравнить, как с дозволенным у себя шпионом».
Курантные часы на башне играли утро.
Извозчики с зелеными полостями трусили ранних седоков.
Алексей Петрович напялил малиновый кафтан.
Погляделся в зеркало, обвитое серебряной лозой.
Что-то стал делать губами.
Почти всякий, глядясь в зеркало, что-то делает губами — один поджимает их, другой прикусывает, третий выпячивает.
Губы у вице-канцлера, как две темные нитки.
«Туман, экий белый туман». С чего-то вспомнились Бестужеву иностранные города. В Копенгагене Алексей Петрович обучался в шляхетной академии, в Берлине — в высшем коллегиуме; потом, с соизволения императора Петра I, находился на службе ганноверского курфюрста Георга-Людвига. Когда курфюрст стал королем Англии, Бестужев-Рюмин был послан, в качестве английского министра, из Лондона в Петербург с нотификацией о восшествии на престол.