Болезнь, начавшаяся рвотным кашлем и колотьями в левом боку и сильным жаром, имела бедственные следствия: у ребенка искривился позвоночник.
Врач в красном плаще входил и уходил мягкой стопой, а худенькое тельце имело вид зигзага: одно плечо встало над другим, под крайним коротким ребром образовалась впадина, правое бедро опустилось, а тонкая шея сломалась, как стебелек, и окостенела.
Круглые глаза Христиана-Августа обрели лошадиную задумчивость, Иоганна перестала говорить о брауншвейгских маскарадах.
Неслышно скользил по комнате мальчик с усыхающей ножкой.
Старый умный господин Больхаген сказал:
— Придется позвать палача. В Штетине только он один знает, как лечить такую болезнь.
Молодая женщина не решилась возражать. Она только разъяснила: «Конечно, ей бы не хотелось звать палача к кровати своей дочери, но так как в Штетине никто не знает, как приступить к ужасной болезни, то волей-неволей придется за ним послать».
На другой день, вместо врача в красном плаще, в комнату вошел палач.
Волосы висели у него по щекам, как собачьи уши. Рот был сухой, пасторский. Веки низкие. Из-под кафтана полувоенного покроя смотрела рубашка, очень белая.
Палач попросил, чтобы все оставили комнату.
Осмотр больной длился час и пятнадцать минут.
У палача были пальцы длинные, тонкие, холодные. Казалось, что они сделаны из прутьев тюремной решетки. Когда он касался ими Фике, по телу девочки пробегала дрожь.
— Вы приехали из Берлина? — спросила Фике, принимая палача за доктора, очень знаменитого.
— Да, деточка.
— А почему у вас нет шпаги?
Палач не знал, что ответить. Наконец отцу и матери, и господину Больхагену было разрешено войти в комнату. Палач сказал:
— Я пришлю в замок девушку. Каждое утро натощак она будет натирать своей слюною больные части тела.
Фике заплакала.
Палач погладил ее по головке своими холодными длинными пальцами.
— Кроме того, я сделаю для вашего ребенка особый корсет. Не снимайте его ни днем, ни ночью. Приходить я буду через день. Девочка выпрямится.
Палач ушел.
У Иоганны-Елисаветы вырвался вздох облегчения. Христиан-Август смотрел на своего мудрого старого друга счастливыми глазами.
— Вы слыхали, господин Больхаген, что он сказал?
— Да, сударь.