Екатерина пропускала звуки скрипицы мимо ушей, думая о лакее.
Петр Федорович напивался музыкой, как водкой.
Если трудные пассажи становились чистой музыкой, т. е. всем на свете и ничем, Петр Федорович бросался целовать или смычок, или струны, причем к квинте он питал особую нежность.
А однажды во время послеобеденного концерта, когда четвертая струна — басок, обмотанная серебряной тончайшей проволокой, гнусно сфальшивила, Петр Федорович озверело перекусил ее серебряное горло своими длинными зубами.
Екатерина думала о красивом лакее. Он был в сажень ростом. На груди хоть танцуй, а плечи, как скамьи.
Петр Федорович играл на скрипке с закрытыми глазами.
«Сегодня он будет целоваться с квинтой, — решила Екатерина. — Да, это так! Он теперь совсем не в уме».
И на цыпочках вышла из комнаты.
Кузина Маврутка, любя издевки над родом человеческим, рассказывала, как однажды великая княгиня на вопрос, какой музыке, перед всей остальной, она отдает решительное предпочтение? — ответила, не долго раздумывая: «Самой тихой».
В большом зале Летнего дворца красили потолок. На лесах, сшитых живым гвоздем, покачивались маляры с кистями на длинных палках.
Лакей саженного роста стоял у окна, безразлично поглядывая на диких уток, плещущихся в гнилой Фонтанке.
Противоположные окна залы выходили в грязный вонючий дворик.
Не решаясь окликнуть лакея, великая княгиня прошла к своей комнате и, остановившись в полурастворенных дверях, стала пронзительно смотреть в круглый тяжелый затылок.
Лакей гладил себя по густым умасленным волосам и не оборачивался.
Екатерина жевала воздух, казавшийся ей горячим. Маляры с кистями на длинных палках покачивались под потолком, растравляясь сердцем от скрипки, «воющей знатно», хоть и не по-русски, не по-новгородски, не как своя теплая баба.
Екатерина через весь зал бросила гвоздем в лакея. Угодила в локоть ему.
«Черт несуразный», — выругался лакей, думая на маляра.
А гвоздь-то был от амура.
Петр Федорович играл с закрытыми глазами.
«Право, в сем уродце заключается прекрасный артист, — положил в мыслях чувствительный к музыке граф Девьер и обернулся, чтобы смолвиться взглядом с супругой скрипача: — Что за баснь! Куда же исчезла великая княгиня?»
Когда Екатерине казалось, что какой-нибудь маляр готов посмотреть вниз, она отводила большие жаркие руки лакея.
А графа Девьера, наблюдавшего за этой сценой, она не заметила.
— В комнате-то вашей никого нет? — хрипло спросил лакей.
Екатерина мотнула головой.
Лакей оглянулся.
И она тоже. И схватилась за грудь.
Леса, сшитые живым гвоздем, маляры с кистями на длинных палках и намалеванные на потолке купидоны с румяными ягодицами запрыгали в ее глазах.