И небо синело еще ярче, еще весеннее, словно и оно было подсвечено, согрето той невидимой рукотворной звездочкой, которая окликала родную землю голосом Комарова. Пора было спускаться, пора было бежать по полынной степи навстречу, руки уже тянулись к объятию. И он четко, как умел делать именно он, завершив свое дело, устремил свой корабль к Земле…
— Все идет отлично. Тэ-дэ-у сработала точно. Отделился приборный отсек. Вхожу в атмосферу. Все идет нормально. Самочувствие нормальное.
И вдруг…
Сердце не поверило вести. Нет, это было невозможно, нелепо и несправедливо. Почему цветущее мирными кустиками облаков небо превратилось совсем в другое, в то памятное — а думал, что забытое, — прочерченное смертельными трассирующими снарядами майское небо сорок пятого года над Чехословакией… Девятого подняли тосты за Победу, а десятого продолжали летать: группа Шернера не пожелала признать подписанной в Берлине капитуляции. И продолжали погибать друзья.
Снова «илы» штурмовали вражеские колонны, и снова лучшие друзья не возвращались на свой аэродром…
Вот и Володя, которому, кажется, только вчера пожимал руку. Он достойно выполнил задание, он возвращался, он был уже почти у самой земли, и вдруг ужаснейшая нелепость, скрученные стропы парашюта, не давшие ему развернуться во всю ширь, и тупой смертельный удар о землю раскаленного ядра… Так вот ты какое, мирное на вид небо! Значит, снова бой? И снова троекратные выстрелы прощания и на атласных подушечках оплаканные близкими ордена…
На прощальном митинге прижались, притиснулись друг к другу плечами. Они и впрямь напомнили тех, фронтовых, его молодые друзья.
Случайно заглянув в кабинет начальства, увидел, как что-то убедительно и горячо доказывал Юрий Гагарин.
— Полеты в космос остановить нельзя… Понимаете — невозможно… Это не занятие одного какого-то человека или даже группы людей. Это исторический процесс, к которому в своем развитии закономерно подошло человечество. Мы только начали узнавать околоземный мир. А разве другие наши открытия не оплачены жизнью замечательных людей? Люди погибали, но новые корабли уходили со стапелей. Мы научим летать «Союз»! Мы должны научить его летать и мягко садиться!
Он никогда не видел Юрия таким возбужденным. После узнал — Гагарин просился в полет, даже подал рапорт. Не разрешили. Нельзя было рисковать таким единственным. Но если бы сказали, как когда-то на аэродроме перед самым опасным делом: «Желающие, два шага вперед!» — весь отряд не задумываясь шагнул бы навстречу. Весь отряд! Но не надо было спешить…