– Господа! – суматошно застучали изнутри из камеры напротив. – Если наверху переворот, готов встать в ваши ряды!
– Там решают, кто будет вас судить. – я склонился к телам и принялся неспешно их обыскивать.
Документы офицеров имперского флота, пропуск, деньги, ключи. Следующий. Документы, патроны, деньги. Последний. Документы, два флакона алого цвета. Подсумок. Запал, шнур, динамит…
– И кто сохранит эту кладку на месте. – Поднялся я и посмотрел на ближайшую замурованную камеру.
Изнутри донесся глухой звук – бессильной и ненавидящей злости.
– Ротмистр! – Объявился возмущенный Давыдов, уже в обуви и отмытый от чужой крови. – Объясните ей, что там действительно переворот! Говорит, что она мне наскучила, и я якобы пытаюсь от нее сбежать! – Всплеснул он руками.
– Вот вам мышь, скажите ей, что поймали ее и собираетесь выпустить наверху.
– А как же заговор?!
– Мышь вы можете показать, господин полковник. А заговор – нет.
Князь хотел было возразить, указав на трупы и оружие. Но потом в одно мгновение посуровел, будто вспомнив нечто из личного опыта.
– Давайте вашу мышь, – тяжело вздохнул Василий Владимирович.
– Не переживайте, господин полковник. Сейчас мы поднимемся, и сделаем так, что она услышит и поверит.
Ременная пряжка скребла по полу, отражаясь от стен коридора тоскливым скулящим звуком, к которому Василий Владимирович был абсолютно равнодушен, продолжая тащить за ногу тело одного нападавших. Того, что был живее остальных и мог дожить до основательного допроса. Остальных двоих сгрузили в мою камеру, заперев на ключ – если повезет, доживут и они.
Мы поднимались наверх распахнутые кем-то двери, с холодной яростью отмечая убитых постовых. Никаких следов борьбы и обороны – к ним подходили, демонстрируя пропуск и полномочия. Затеявший это все не желал свидетелей, и заведомо придумал, на кого списать кровопролитие – камеры дальше по коридору были распахнуты. Обычные, со стальной решеткой, освещаемые общим коридорным светом, на четверо человек. Большая часть – пусты. В остальных – ежились по дальним краям заключенные, с ужасом смотря на открытую дверь.
Их одолевали сомнения и страх; и в торопливых перешептываниях сломанных людей была надежда и рассудочное понимание, чьей волей они сюда заключены. В силах ли они ей противится и могут ли они последовать манящему примеру остальных?…
Но стоило скрежету пряжки поравняться с очередной камерой, как шорохи и шепоты затихали.
– Господа! – Окрикнули нас голосом взволнованным и тусклым.
Справа прижимался к решетке сухонький старичок, с силой, до белых костяшек удерживая руками дверь за прутья – чтобы та не раскрылась.