Я нервно схватился за карман с ящерицей и застегнул цепочку на шее как раз в тот момент, когда темные бархатные портьеры разъехались и на меня взглянула Вальбурга Блэк.
— Значит, это ты, — промолвила она, медленно роняя слова.
Я молча склонил голову в приветствии.
Портрет был очень реалистичный. Выполненный в полный рост, он создавал ощущение окна, за которым стоит старуха. Ну, как старуха? Когда-то красивая, побитая жизнью высокая сухопарая женщина с прямой спиной. Черный чепец добавлял ей возраста, траурное платье сливалось с простым темным фоном. В глаза бросилось единственное яркое пятно — крупная блестящая серебряная брошь с гербом Блэков на воротнике. Знакомая, кстати, брошь. Попадалась при уборке?
Я смотрел на брошь, Вальбурга смотрела на меня. Молчание затягивалось.
— Смотри в глаза, мальчик, — приказала леди Блэк.
Я медленно поднял взгляд на её лицо. Она смотрела так пристально, словно хотела увидеть душу. Н-да… Вот он, источник жизни и волшебства дома. Здравствуй, хранительница. Не ушла после смерти, осталась ждать наследников, да только не учла, что вместе со старшим сыном заявится толпа придурков и воров. И уйти уже нельзя — стены будут держать до тех пор, пока не разрушится фундамент. Сама себя заточила. Почему только в картине сидишь? Ведь по дому хранитель может перемещаться вполне свободно. Или… Портьеры вовсе не тряпка с заглушающими чарами?
— Молчишь… Разве тебе нечего сказать мне? — пафосно возвестила Вальбурга.
— Что вы хотите услышать, леди Блэк?
По губам Вальбурги скользнула горькая усмешка.
— Леди Блэк… Значит, забыл меня. А ведь был таким любящим и послушным сыном.
Изнутри поднялась волна глухого раздражения. Да как она смеет меня упрекать? Выгнала одного сына из дома, а второй погиб из-за её идиотских убеждений! И всё, нет больше гордых Блэков! По её милости все кончились! Даже с ролью хранительницы — и то не справляется! Домовика убили, родовые ценности растащили, всякий сброд шатается, где хочет.
— Ваш сын, леди Блэк, выпил яд и был утащен инферналами на дно подземного озера, — вздернул я подбородок. — Он отказался от нацистских идей и от службы вашему обожаемому лорду.
Сириус, до этого молча подпирающий косяк рядом с портретом, вздрогнул и прикрыл глаза. Вальбурга отшатнулась. Если бы портреты умели бледнеть, она стала бы белой как мел. Лицо перекосило.
— Значит…
Её голос сорвался, засипел, глаза выпучились, губы беззвучно выговорили: «Предатель!». Она потянулась ко мне скрюченными пальцами, словно хотела вцепиться в горло, но покинуть холст не смогла. Ногти заскребли по невидимой границе.