Моя жизнь могла сложиться по иному узору, если бы после окончания восьмого класса родители пристроили меня в какой-нибудь техникум. Как раз такой случай подвернулся: в нашем городе намечались приемные экзамены во Фрунзенский политехнический техникум. «Надежды, что ты сдашь вступительные экзамены, у меня нет, но попытайся», – обратилась ко мне мама. Мы условились с Тариэлем, что он пойдет на экзамен вместо меня, однако в последний момент сдрейфили. Пришлось продолжать учебу в школе. В эти годы появились первые признаки хрущевской оттепели. Старший брат где-то раздобыл опубликованный рассказ «Один день Ивана Денисовича» Солженицына, мы читали его взахлеб. Непривычно было читать то, что многое из жизни заключенного рассказывали взрослые, те, кто был знаком с бытом тюрьмы, расположенной в центре нашего города. Под влиянием зарубежных журналов, французских и итальянских фильмов стали происходить изменения и во внешнем облике людей. Один из признаков этих перемен был плащ «болонья». В нем было что-то западное, киношное, просто-таки невыразимо современное. Плащ предполагалось носить с туго затянутым поясом и конечно же с поднятым воротником. Да, еще обязательно с непокрытой головой. Это сразу создавало романтический образ: одинокая личность, вечерний город, дождь и неоновые рекламы отражаются в мокром асфальте. Этот «джентльменский набор» поймет только тот, кому тогда было 16–20 лет, кто насмотрелся западных фильмов, начитался современной прозы. Позже, уже в семидесятые, в одной из песен Высоцкого промелькнуло: «Мои друзья, хоть не в болоньи, зато не тащат из семьи…» То есть имелось в виду, что «болонья» – это одежда для обеспеченных. В эти же годы появились нейлоновые рубашки. Их носили в 40-градусную жару. Типичный портрет молодого человека тех лет: темные брюки-дудочки, остроносые туфли, белая нейлоновая рубашка, аккуратно причесанные черные волосы, со взбитым коком, сверкающим от бриллиантина, и вперед на танцплощадку в парк. А там парни с гитарами, ударными установками, синтезаторами ублажали слух. Мы знакомились, влюблялись, дружили, страдали, ревновали. Под музыку кружилась голова от счастья. Мы танцевали танго, вальс, шейк и рок-н-ролл.
Запах сирени вызывает воспоминания о тихом чувстве к девушке. Учились мы с ней в разных школах. Ожидания возможной встречи, которая могла произойти только на спортивных занятиях. Будет ли она сегодня, пройдет ли вблизи и, может быть, взглянет на меня? Десятилетия спустя я пришел к дому, где она жила с родителями, но на месте дома построили ресторан. Хотел найти ее могилу на кладбище, узнать было не у кого. Зашел в школу, намерение посетить класс, в котором мы учились, не исполнилось, через него проходит коридор и далее стены новой пристройки. Красный уголок, спортивный зал в ту пору казался нам просторным, ныне совсем тесный, сохранились. Протекавший через территорию школы арык высох и завален грунтом. Молодое поколение учителей не помнит наших педагогов. Только старая техническая сотрудница вспоминает ушедших наставников, нашу классную руководительницу Ангелину Андреевну Шарову. Когда она входила в класс, – это заставляло ребят прекращать веселый хаос, вытягиваться в струнку. Широкие светлые глаза оглядывали всех, безошибочно – по наклону головы, опущенным плечам, нервным пальцам определяя жертву урока. Она находила подход к каждому, знала бесчисленное множество способов вернуть витающих в облаках и фантазиях.